Грег не соврал — стрелка на приборе задрыгалась, как сумасшедшая, и, вперившись в нее, Эд внезапно поверил, что действительно вот-вот увидит ван Вейна и Луэгоса, по-любому увидит, потому что действительно, по-настоящему хочет этого…

Он зажмурился и выскочил из кабинета, он ринулся к входной двери, словно не замечая здоровенного пьянчугу, который тяжело поднялся на ноги, загораживая ему дорогу. Эд с разбегу двинул мужика в солнечное сплетение, тот слегка покачнулся, но успел вцепиться сзади Эду в футболку, подтянул пацана к себе и занес волосатую ручищу, собираясь опустить ее туда, где сходились клинья бейсболки, — но тут пронзительным истошным голосом закричала Ольга, на бегу она сдернула с ноги туфельку с заостренным, как стилет, каблуком-шпилькой. Эд рванулся вперед, ошарашенный мужик выпустил его футболку и, тупо сгибая и разгибая пустые пальцы, повернулся на сто восемьдесят градусов. Они с Ольгой оказались лицом к лицу на расстоянии в полтора метра, и Грег, не дожидаясь развязки, метнулся мимо этого тет-а-тета к двери, оставленной Эдом полуоткрытой.

Захлопнуть ее за собой Грег не забыл — этим, в квартире, было вовсе не обязательно знать, какая новая дверь материализовалась на лестничной площадке. А эта дверь была ярко-зеленая, с бело-синим орнаментом из стилизованных волн по верхнему краю…

— Эдвард!!!

Грег еще видел, как мужик грубо схватил за руку выскочившую было на лестничную площадку Ольгу и рывком втянул ее назад в квартиру.

— Вот что, дамочка, — сосед профессора хрипло закашлялся, сплюнул на пол и продолжил совсем сипло: — Пацанов я нарочно отпустил, но уж вы-то останетесь, поняли у меня? Я уж разберусь, откуда вы тут взялись, отродясь вас не видел, а как старик окочурился — нате, и вы тут как тут! Что, скажете, просто на жмурика поглядеть было охота?

Получилось очень даже смешно, и он расхохотался во всю глотку — жаль, после вчерашнего в горле першило, и смех опять-таки перешел в натужный кашель, а во рту снова скопилась противная мокрота. А она, эта дамочка, злобно глядела из глубины коридора, ее намазанные губки недовольно скривились, когда мастерски пущенный плевок чуть не долетел до ее царских ножек. В руке она до сих пор сжимала свою туфлю на высоченном каблуке.

— Когда приедет полиция, вам придется ответить за такое поведение, — сказала она. И еще попробовала выпендриваться: — За оскорбление личности в нецензурной форме и применение физической силы вам могут дать самое малое шесть месяцев, советую подумать.

— И когда ж я вас оскорбил, дамочка? — он по правде удивился: выдумает же такое! — Вы б лучше обулись и марш в ту комнату, от греха, знаете…

Она зыркнула на него с ненавистью — а глазищи-то, глазищи! — нацепила туфлю и взялась за дверную ручку.

— Не сюда! — еле успел крикнуть он.

Дамочка, похоже, удивилась, но — понятливая, однако, — возникать не стала, только хмыкнула и пошла вперед по коридору. У дверей спальни, правда, остановилась и опять ляпнула что-то про полицию. Как будто его это касалось. Как будто он собирался кого-то дожидаться здесь.

Ведь он не глухой, он до словечка слышал все, что тот пацан в халате втолковывал девке, которая нашла жмурика. И не дурак конченый — конечно, вот так сразу никто бы ничего не понял: какие-то там пункты А и Б, тут сам черт ногу сломит, а мы в институтах не обучались. Но вот что желание исполнится, если что-то там туда-сюда щелкнуть — тут уж все понятно, яснее некуда.

А тот типчик, у которого беременная баба, он же тоже стоял под дверью, уши навострил, как локаторы. Уж он там наверняка все смекнул, про физику и прочее, и желание явно имел, глазки прямо как у ребенка малого загорелись, и еще губами зашевелил, чудик. А потом вошел, щелкнул там что надо, выскочил и давай проситься типа к своей бабе, поверили мы, вот так сразу и поверили, как же!

Мужик хмыкнул удовлетворенно и самодовольно. Он, конечно, пошумел для виду, а парня на лестницу выпустил. И никто ж ничего не заметил, даже дамочка та сильно умная не усекла, куда этот типчик идет. А шел-то он вовсе и не к бабе своей — если он ее вообще не придумал, — а шел он к той двери посередке, чуть слева, где Смит живет со своим выводком, да разве ж у Смита такая дверь: деревянная, рассохшаяся, вроде как на ферме? Такой двери вообще отродясь не было на их лестничной площадке…

А потом — эти два пацаненка. Так что все точно, точнее не бывает.

Исполнение желаний, говорите? Неплохо, чтоб мне сдохнуть!

Он сплюнул на этот раз просто так, для удовольствия, и, покосившись на закрытую дверь спальни, тяжелыми шагами направился в профессорский кабинет.

После спертого воздуха квартиры профессора в лицо ударил свежий промозглый холод, лестничная площадка каруселью закружилась перед глазами, и Крис никак не мог отыскать ту самую дверь, до последнего мгновения мучительно сомневаясь в ее существовании. Он метнулся вперед и влево — просто так, чтобы двигаться, чтоб не стоять на месте, его ведь могли заставить вернуться, и тогда все… И он не верил — даже когда ладони уперлись в шершавое, пыльное, знакомое дерево, когда, отступив на шаг назад, он увидел ее всю, сколоченную из параллельных осиновых досок, а поперечные планки снаружи располагались зигзагом, как перевернутая набок буква «дубль вэ»…

Он поверил только тогда, когда глубоко, полной грудью вдохнул этот запах. Запах ветхого дерева, солнца, детства и спокойного-спокойного счастья…

Уже взявшись за щеколду, Крис взглянул направо, и взгляд зацепился за рубиновую пуговку звонка над его собственной дверью. Надо бы напоследок заскочить туда — но этого он никак не мог себе позволить. А так хотелось…

Забрать с собой канарейку.

Здороваясь с ним, дверь заскрипела — пожалуй, слишком громко, надо будет смазать петли и, может, слегка шлифануть рассохшуюся коробку, подумал Крис. Спокойно, между делом, по-хозяйски. Как, собственно, и должен размышлять взрослый серьезный мужчина об основательных вечных вещах…

«Крис, а мы ведь поедем летом на побережье, правда? — Правда. — И найдем большую-большую раковину, чтобы потом можно было всегда слушать море, да, Крис? — Да, Инга. — Крис, я хочу, чтобы уже сейчас было лето…»

У порога стояли два жестяных ведра и старые, еще дедовы стоптанные резиновые сапоги. Похоже, бабушка до сих пор ходит за водой на скважину, не признавая водопроводную, — а уже, наверное, тяжело… Надо принести воды прямо сейчас, пока бабушка спит, — встанет она часа через два, пойдет к коровам и козам. Сколько их, интересно, осталось? Когда он приезжал сюда последний раз… но последний раз был вечность назад. Целая вечность нелепой, калейдоскопной, бессмысленной городской жизни… Почему? Как случилось, что он так глубоко и безысходно попался на крючок, не сумел вовремя вырваться, освободиться, вернуться?

Он вздохнул — сначала тихонько, поверхностно, а потом до самого дна легких вдохнул стоячий, чуть затхлый, домашний, настоящий воздух. Из погреба еле уловимо, но отчетливо попахивало грибами, опять она завелась, эта неистребимая плесень. До весны с ней ничего не поделаешь, придется подождать. Подождем. Время есть. Кстати, уже через месяц Фри-лейк как следует затянет льдом, и можно будет ходить на зимнюю рыбалку. Его снасти должны быть в порядке, бабушка всегда берегла их, перекладывала соломой в большой плоской коробке, с которой не забывала смахивать пыль. И всегда поддерживала, как огонь в очаге, жилой дух в комнате Криса. Бабушка, милая, досыпающая последние часы перед рассветом, она не переставала верить, что внук когда-нибудь вернется…