«Такое» Самойлова не прельщало. Да и не разговаривали с ним так еще никогда. И ведь не оборвешь, не заткнешь рот подполковнику, как бы горько ни звучали из его уст обидные упреки. Чувствовал Николай его правоту и справедливость. Поэтому стоял молча и краснел.

– Идите, господин подпоручик, – сказал со вздохом Егоров. – Приведите уже себя в порядок и занимайтесь со своими людьми. Учите их, как правильно воевать нужно, если, конечно, и сами знаете. Все-таки за спиной у вас целый шляхетский корпус и даже служба в гвардии, а это как-никак настоящая кузница кадров для нашей армии. Вы же не просто там штаны протирали или на балах ряженым мотылем порхали? Ну, вот и покажите, как правильно нужно воинскую службу править. Идите!

Самойлов молча козырнул, повернулся и пошел прочь с опущенными плечами.

– Три дня мрачный как туча ходил, ни с кем не разговаривал и даже на своих солдат не орал, – рассказывал Алексею Радован. – Мы с ним со шляхетского корпуса еще знались. Так-то он не плохой человек, но уж больно сильно избало́ванный.

На четвертый день случилось непредвиденное. На послеобеденный командирский сбор с горящей красной щекой прилетел Самойлов, за ним по пятам в большой зал цитадели форта влетел и капитан Гусев.

– Николай, что это с тобой, почему щека красная?! – Егоров внимательно оглядел встрепанного подпоручика.

– А я ему, господин подполковник, еще добавлю! – воскликнул разгоряченный Сергей. – Эта бестолочь к Милице подкатывала, всякие стишки ей амурные рассказывала. Да я этого шалопая сейчас сам тут!

– Капитан, выбирайте выражения! – вскинулся весь пунцовый Самойлов. – Еще слово – и я вызову вас на дуэль!

– Да я тебя сам вызову! – воскликнул Гусев, хватаясь за саблю.

– Тогда поединок! – прокричал подпоручик.

– Всем молчать! – заорал Егоров. – Тихо, я сказал! – оборвал он открывшего было рот Гусева. – Значит, дуэлировать собрались, господа офицеры. А что, а почему бы и нет?! Войны у нас нет, сидим тут на линии преспокойно с таким вот усилением от генерала Кутузова. Бездельничаем! Проливать кровь врага за Отечество мы не можем, так хоть свою русскую выпустить! Видать, кипит она у некоторых от избытка! Как я погляжу, господин капитан, ваша супруга уже ответила наглецу, как и положено. Наказала его по заслугам. Можно было бы на этом и примириться, а кому-то и извиниться за все произошедшее, – посмотрел он пристально в глаза Николаю.

– Я готов к примирению, если противная сторона принесет мне самые искренние извинения, – подтвердил слова командира Гусев.

– А вот я не готов! – с гонором произнес Самойлов. – Я не привык выслушивать в свой адрес оскорбления от кого-либо!

– Ну что же, – пожал плечами подполковник, – тогда я, будучи родственником оскорбленной дамы и командиром ее мужа, принимаю сам ваш вызов, господин подпоручик. Ведь в ваших словах есть упрек и в мою сторону, уж кто-кто, а ведь это я вас как только ни оскорблял. Поединок на саблях, и прямо сейчас, не будем тянуть, или вы уклонитесь от него, сударь?

– Да ни за что! – с гонором воскликнул Николай. – Самойловы никогда не были трусами!

– Хорошо, – покачал головой Алексей. – Господа, будьте свидетелями, между нами сейчас состоится поединок. Но для всех он будет считаться учебным, дабы не нарушать указа матушки императрицы о запрете дуэлей. Если не дай Бог с кем-нибудь из нас что-нибудь случится, никто не должен быть подвержен наказанию. Я надеюсь, вы не против этого, подпоручик?

– Отнюдь, я только за, – кивнул он.

– Условия поединка? – уточнил Алексей.

– Ну, пусть будет до первой крови, – усмехнулся Николай. – Мне будет, право, неловко вас калечить. Все-таки я брал уроки фехтования у самого Франсуа Мартена.

– Ну-у, тогда это меняет дело, – усмехнулся Егоров. – Значит, с вами, сударь, можно рубиться и по-серьезному, а не как со спесивым мальчишкой.

– Буду только рад хорошему сопернику, – произнес куражливо Самойлов. – Но, со всем уважением к вам, у вас нет никаких шансов против техники настоящего фехтовальщика.

Братья Милорадовичи очертили большой круг подле реки на плотной и высохшей от солнца поляне.

– Начали! – выкрикнул Живан, и на солнце сверкнули клинки. Подпоручик, слегка согнув ноги и с туловищем, обращенным вполоборота к противнику, сразу же ринулся в атаку. Клинки со звоном соединились, чуть отклонившись в сторону, Николай молниеносно отвел свой и тут же попытался нанести удар сопернику в предплечье. Сабля разрезала воздух, но на этом месте его соперника уже не было. Последовало еще несколько финтов. Удары в верхнюю и в нижнюю сферу противника чередовались со стремительными уколами. Опять атака с батманом[12] и снова с уколом. Еще одна. Все было впустую. Этот армейский офицер прекрасно чувствовал схватку, он двигался, уходил от наносимых по нему ударов и сам же их наносил в ответ. Уже не раз Николай был на волосок от того, чтобы проиграть этот поединок. Этого допустить ему никак было нельзя. Ну, хоть здесь-то он должен был утереть нос этим армейским неучам!

Батман круговой, укол с углом, комбинированная атака с действием на оружие, с финтом и опять с уколом. Он почти что достал своего соперника, но чуть-чуть затянул с выпадом, и тот, стремительно уходя чуть в сторону и отведя его оружие своей саблей, вдруг хлестнул подпоручику пощечину.

– Были бы вы в настоящем бою, молодой человек, так ваш соперник вам бы зубы или всю челюсть уже выбил, – бросил он, отскочив от разъяренного подпоручика.

Тот же, взрыкнув, с яростью ринулся в атаку, их клинки опять встретились. Теперь Николай четко понимал, что в этом поединке он явно проигрывает. Уже трижды за это короткое время подполковник мог бы его добить, но он зачем-то все придержал свой последний удар. Правую ударную руку вдруг резанула острая боль, и, отскочив назад после молниеносного выпада, его соперник отдал салют побежденному поднятой вверх саблей.

– Рану ему проверьте! – крикнул Алексей. – Вроде как не сильно взрезал, сумел в самом конце удержать руку.

– Ну, все, голубчик, нет у вас больше руки, – туго наматывал на плечо полотно бинта Живан. – Отныне она Алексею Петровичу принадлежит. Да и голова ваша, похоже, что тоже теперь его. Вон с двух сторон теперь у вас щеки горят. Одну вам мадмуазель Гусева отбила, ну а по другой сам командир для пущей науки и для симметрии прошелся.

На Самойлова накатила тоска. На службу он являлся исправно и без опозданий, но был он какой-то вялый и унылый.

– Хоть бы уж как прежне бранились, что ли, – перешептывались егеря его полуроты. – Ну, ведь такие шустрые и злые завсегда были, все как-то интереснее раньше служилось, а сейчас то во-он, даже и не глядят на нас. Кулаком не вдарят, не пнут и не заругаются ажно. Ну как так-то?

– Вечно вам не угодишь, охламоны, – неодобрительно покачал головой старший унтер второй роты Дубков. – Больно бьет и бранится – плохо, не привыкли вы к такому обращению. Молчит и не глядит на вас – тоже нехорошо, скучно им, внимания, видишь ли, мало. Вы прямо как девицы красные на деревенских посиделках, которые и парней отпихивают, и сами же боятся при этом, как бы ненароком не сильно толкнуть, чтобы он к другой потом не ушел. Тоска у их благородия. Ему, видать, тоже скучно и на ваши морды совсем даже неинтересно глядеть. Они ведь привыкли, как баре, в столицах жить и на всякий там блеск и красоту вокруг глядеть. А тут чего? Кривая морда Гаврилы да навоз и грязь вон кругом, – и он, отходя, пнул конское яблоко с дороги. – Вы хоть порадуйте его, что ли, чем-нибудь. Ну, я даже не знаю чем, – пожал он плечами. – Ваш же он командир, вот вы и думайте.