— Я могу вызывать огонь, — заявил Эгертон.

Хейт следил за ним преданными глазами, как будто боялся упустить хоть слово.

— Не слишком мощное умение, не находишь? — Вербовщик поморщился. — Ладно, твое дело — получать приказания от Шаггона и передавать их солдатам. Сумеешь управиться с полусотней? Кристаллы для тебя я добуду. У нас имеются хорошие поставщики.

— Полагаю, да, справлюсь. Проверим. — Эгертон расправил плечи.

— Иногда после таких проверочек, знаешь ли, от проверяющего не остается даже косточек, — сказал Вербовщик. — Слыхал про такое?

— Слыхал, — не стал отпираться Эгертон. — Но я почему-то не боюсь. Кроме того, моя огненная магия… Ты можешь не верить, но зачастую ее оказывается вполне достаточно, чтобы охладить чей-нибудь пыл.

Хейт зашелся в приступе верноподданнического смеха, показывая, что оценил юмор своего господина. Огненная магия охлаждает пыл! Надо будет запомнить и внести в какие-нибудь летописи. Чтобы и потомки имели возможность по достоинству оценить Эгертоново остроумие.

Халеда пророкотала:

— Ну все, хватит! Кажется, нас тут дурачат!..

— Когда перед врагами вырастает огненная стена, они поневоле отступают, — сказал Эгертон, косясь на хозяйку таверны. Если Халеда сейчас набросится на него, то Эгертону придется выпрашивать у Вербовщика новую горсть кристаллов и прибегать ко второй демонстрации, а это может иметь куда более серьезные последствия, нежели безумно влюбленный в него Хейт, умоляющий отхлестать его плетью. Но хуже всего ему придется, если у Вербовщика больше нет кристаллов. Халеда просто сожрет незадачливого мага живьем.

— О, — промолвил Вербовщик, — огненная стена? В самом деле? Если так, то ты — очень серьезный парень. И шутки твои мне тоже нравятся.

Эгертон медленным движением соединил ладони. Саламандры закопошились у него под кожей.

— Ты целиком и полностью убежден в том, что желаешь увидеть, на какие я еще дела способен? — поинтересовался Эгертон. — Просто потом может быть поздно.

— Оставь в покое моего прекрасного господина! — Хейт умоляюще посмотрел на Вербовщика. — Не надо дразнить его. Он так велик, так могуществен! Мы все сгорим в лучах его великолепия…

— Да что тут, хвост химеры, творится?! — зарычала Халеда. — Вы чем тут, грязные вы ошметки, занимаетесь? Клянусь задницей кваггера, вы еще хуже чем то, что оттуда вываливается! Какое «великолепие»?! О чем ты лепечешь, Хейт? Опомнись! Ты подобрал этот кусок блевотины на улице и притащил сюда, потому что он знал кое-какие заклятия. А теперь ты отдаешь ему сапоги, и…

Эгертон развел ладони, выбрасывая наружу саламандр. Пламя вырвалось на волю огромными клубами. Огонь развернулся во всю ширь, и посреди таверны встала оранжевая стена. Мгновенно занялась крыша, а затем один из языков пламени лизнул Халеду Жировую Гору. Чудовищная женщина закричала, жир начал плавиться и вытекать из нее, заливая все вокруг. Огонь радостно трещал, подпрыгивая на жировых лужах: это было истинное пиршество для пламени.

Хейт бросился к выходу, но пламя настигло и его, и живой факел с диким воем метался по комнате, а затем споткнулся и затих на полу.

Вторая половина таверны оставалась в неприкосновенности, и там находились Эгертон и Вербовщик (а также служанка Кэгги, которая быстро сообразила, на чьей стороне удача, и перебралась ближе к Эгертону еще во время его спора с Вербовщиком).

Эгертон подождал еще немного, затем щелкнул пальцами, и огонь погас.

— Впечатляет, — проговорил Вербовщик и допил кровь из кувшина.

Эсайас Новер, рыцарь Сеггера, уже в который раз оглядывал свое воинство. Эсайас ехал на коне впереди отряда, который редел с каждым днем. С самого начала, отправляя солдат в трясины Исхара, адепты Алого ордена предупреждали: поход будет опасным, практически безнадежным, но не выступить нельзя. Иногда мужество обреченных все же одерживает верх над обстоятельствами.

Эсайас вызвался добровольно. Для него это был единственный и самый серьезный шанс оправдать свое существование. Ведь смысл жизни рыцаря — подвиги. Младший сын знатного рода, он имел право носить на своих знаменах символ Тугарда — красного орла в круге; его плащ был благородного красного цвета, так что солдаты видели своего командира издалека. Эсайас был человеком гордым. Его угнетала необходимость оставаться «младшеньким» в родительском гнезде. Старший брат давно уже занимал высокие посты в армии, средний все время болел и подумывал о том, чтобы уйти в монастырь, где он мог бы служить Сеггеру, переписывая книги. Все это никоим образом не подходило Эсайасу. Ни земель, ни другого имущества ему не унаследовать. Да еще имелось одно обстоятельство…

Дело в том, что в довершение всех бед Эсайас был любимцем матери. Она всегда жалела и баловала меньшого сынка. Эсайас втайне стыдился этого и старался, как мог, уклоняться от материнских объятий. Маме ведь не объяснишь, что ты уже воин, что ты взрослый, что ты держишь в руке копье и меч так же уверенно, как и отец. Впрочем, напускная суровость отнюдь не спасала беднягу Эсайаса от насмешек со стороны старших братьев, замковых воинов и даже кое-кого из прислуги (включая юную прачку, очаровашку Клэм, с хорошенькими ляжками и кругленькими озорными глазками).

В конце концов Эсайас объявил домашним, что намерен стать рыцарем Сеггера и отправляется в обитель Святого Арвинна, дабы там своим оружием, своей доблестью, своей плотью, своей жизнью и своим именем послужить Свету. Отец одобрил это решение, старший брат на время прекратил издевательства, средние братья начали именовать Эсайаса «святым Эсайасом», а также «преподобным Эсайасом», а хорошенькая Клэм пролила целых две слезинки, после чего Эсайас почувствовал, что он совершенно утешен.

При расставании с любимцем мать отчаянно рыдала, не стыдясь ни домашних, ни слуг, ни солдат, прибывших, чтобы проводить Эсайаса на место его нового служения. Она была уверена в том, что никогда больше не «обнимет сыночка». «Сыночек» сурово хмурился. Он сделал свой выбор. Он посвятил свою жизнь и свою смерть церкви Сеггера. Он намерен служить божеству света как воин, не как церковник; его дело — сражаться там, где укажут святые братья.

А уж братья-то ему указали…

Темные силы опять начали собираться воедино на болотах, и предводительствовала ими некая жуткая сущность, которую называли принцем-упырем. Теперь имя Тзаттога было уже известно в Тугарде. Тзаттог сам позаботился об этом, прислав в обитель Святого Арвинна — монастырь-крепость, что стоял на границе степи и болота, — своего глашатая.

Эсайас с содроганием вспоминал тот день…

Тогда молодой рыцарь только-только прибыл к святым братьям Алого ордена и выказал намерение жить и умереть ради Сеггера. Эсайаса встретили как брата, с почетом и радостно, отвели ему покои весьма скромные, но удобные и чистые, дали даже прислугу, молчаливого молодого брата, который приносил рыцарю умывание и следил за тем, чтобы его одежда всегда была аккуратной. Оружие Эсайас не доверял никому и чистил его всегда сам.