— Как огурец, — сказал я.

Мы быстренько позавтракали чаем с бутербродами, я оделся, проверил еще раз, не забыл ли случайно чего из вещей из своей сумки.

— А ты дорогу-то знаешь? — спросил Веник, все еще позевывая. — Может тебя проводить?

Явно из вежливости спросил. На его лице не было ну абсолютно никакого энтузиазма натягивать верхнюю одежду и тащиться через весь город на шинный завод.

— Троллейбус номер один? — спросил я. Кажется, этот маршрут в нашем городе такой же неизменный, как памятник Ленину на центральной площади.

— Откуда знаешь? — спросил он немного удивленно.

— В поезде на соседней полке абориген ехал, он и объяснил, на каком транспорте добираться, — выдумал на ходу я.

— Подожди… — Веник подошел к подзеркальной полочке, выгреб оттуда горсть желто-белой мелочи. — У тебя же денег нет. И еще…

Он взял ручку, открыл лежащий рядом с элегантным телефонным аппаратом цвета слоновой кости блокнот. Быстро написал что-то и оторвал часть страницы.

— Позвони, как устроишься, хорошо? — сказал он и протянул бумажку мне. Ммм, пятизначный номер! Когда-то у нас в городе такие были.

Странное это было ощущение — идти по знакомым незнакомым местам. Как будто в мозг подгрузили какое-то прежнее обновление, из детской версии меня. Моя взрослая память дорисовывала будущие изменения, рекламные баннеры, стеклянные остановочные павильоны, зеркальные фасады, замысловатые яркие вывески. А моя детская версия радовалась, узнавая знакомое, которое взрослый я уже давно забыл. В мое время площадь советов переходила в Киневский Бульвар, который по проекту должен был дойти до самой набережной. Чтобы воплотить это в реальность, городские власти вырубили остатки старой Дунькиной Рощи. Это через нее мы шли из больницы. И это в ней мы несколько раз гуляли с бабушкой, которая рассказывала мне, что во время войны здесь по выходным играл оркестр, и устраивали танцы.

Я подошел к остановке. В будущем тут будет современное стеклянное газебо с электронным табло, на котором время от времени даже правильно показали прибытие транспорта. Сейчас там стояла узкая синяя будка с надписью «проездные билеты».

Точно.

Билет надо купить.

Это в автобусах у нас были такие аппараты, куда бросаешь мелочь, выкручиваешь билетик и молодец. А в трамваях и троллейбусах были компостеры. В которые надо было сунуть талончик, клацнуть, чтобы он пробил уникальный и неповторимый набор дырочек, и ехать, сколько нужно. Вот только билетики надо было купить. Сколько там Веня отсыпал мне денег, я не сосчитал, но вроде беленьких монеток там несколько было, значит, должно хватить…

Я подошел к стеклянному окошечку и изучил предложенный ассортимент. Билет на автобус стоил пять копеек, на трамвай — три копейки, на троллейбус — четыре копейки. Единые проездные… Хотя нет, это потом. Книжечка билетов на троллейбус стоила сорок копеек.

Я выгреб из кармана мелочь, выудил один двадцатик, остальное набрал желтой мелочью, высыпал все это богатство в выдвинутый ящик киоска.

— На троллейбус, пожалуйста, — сказал я вежливо.

— На паперти что ли стоял, — недовольно пробурчала хмурая тетка с той стороны. Негромко, но я услышал.

— Извините, сударыня, чем богаты, — сказал я и широко улыбнулся. Но лицо дамочки стало только еще более недовольным. Она поджала губы, бросила в ящик тощую книжечку талончиков и с силой выдвинул обратно.

Синими чернилами на билете было напечатано:

ГОРОДСКОЙ ТРАНСПОРТ.

Билет на одну поездку в троллейбусе.

4 коп.

Без компостера не действителен.

Ну вот, теперь я снаряжен на путешествие к своему будущему месту работы. Можно присоединиться к несколькими приплясывающим от холода пассажирам на остановке.

Кое-где город изменился совершенно до неузнаваемости. Причем и поздняя версия моей памяти из двадцать первого века разглядывала все с некоторым изумлением, так и детская моя память недоумевала. В принципе, понимаю, в чем дело. Скорее всего, в памяти отпечатался Новокиневск времен разрухи девяностых, сплошной раскрошенный асфальт, облезшая краска, зассанные углы. А сейчас был восьмидесятый. Еще вполне благополучный, когда Союз даже не подозревает о надвигающейся на него катастрофе. Мне повезло, и я устроился на самом козырном месте с троллейбусе — на переднем колесе, справа от кабины водителя. Единственное место, где было тепло. И мои ноги, успевшие задеревенеть за несколько минут ожидания, с болью отогревались на горячем полу.

На Октябрьской площади стоял еще один незыблемый символ нашего города — центральный гастроном. В старом здании с двумя высокими башнями с круглым витражом между ними. Неофициальное название — Нотр-Дам. Кажется, его уже и сейчас так называли. Драмтеатр тоже остался почти без изменений — белые колонны, величественное крыльцо. Только я привык к тому, что он бело-желтый, так что нынешний розовый слегка резанул глаз. Посреди клумбы в центре площади — пирамидальная стела с олимпийским мишкой, кольцами и прочей спортивной атрибутикой. После олимпиады не убрали, понятно…

Всю дорогу я мысленно подставлял к тому, что вижу, картинки из своей памяти. Как на модных коллажах «было-стало».

Так увлекся, что наверняка бы пропустил свою остановку. Если бы она не была конечной.

Ледяным ветром меня чуть не сдуло. Кроме меня в салоне никого не осталось. Я вышел на остановку прямо напротив проходной. Той самой, которую видел всего лишь позавчера. Забитой изрисованной уродскими граффити фанерой, с давно отвалившимися буквами. Которые сейчас блестели почти как новенькие над стеклянными дверями.

ШИННЫЙ ЗАВОД.

А чуть выше, на здании сразу за проходной, здоровенный плакат, на котором рядом со светлым ликом Ленина угловатыми буквами запечатлена цитата великого вождя.

«Жить как Ленин, работать как Ленин — вот завет для всех поколений!»

Не знаю, как там жил и работал Ленин, свечку, как говорится, не держал. Так что придется трактовать вольно и работать, как умею.

Я распахнул дверь и зашел в проходную.

Глава десятая

Бюрократия и бытовуха

Кроме меня в просторном холле желающих пройти внутрь не было. Логично, рабочий день начался уже давно. Четыре из пяти «вертушек» были закрыты на клюшку, в загородке рядом с пятой сидел мужичок в серой кепке, сдвинутой на затылок, и читал газету «Новокиневский шинник». Над барьером, преграждающим бесконтрольный вход на звод, висел длинный жизнерадостный транспарант «Ударной рабочей смены, товарищи!»

Я остановился посреди холла. Не то, чтобы как дурак, просто для меня-то это была практически ожившая история. Моя жизнь сложилась так, что попадать на заводы в детстве мне как раз не случалось. Правую стену проходной украшало каменное панно с двумя героического вида рабочими, один из которых держал на вытянутых руках колесо, а второй простирал руку в сторону входа на