– Выходит, так, Ваше Высочество. Да вы потерпите немного: тот господин, с которым я вас хочу познакомить, – он как раз на этой теме собаку съел. А что до меня, то увольте, у меня от подобных парадоксов ум за разум заходит…

* * *

– Константин Борисыч, вашбродие, разрешите обратиться?

На лице Великого князя мелькнуло раздражение. Ну еще бы, подумал Лобанов-Ростовский, кого он видит перед собой? Ваньку без роду, без племени, мужика в шинели, и только. Суконное рыло – а туда же, в калашный ряд, князя окликает по имени-отчеству! Как ему объяснить, что и в авиаотряде, и на «Алмазе» отношения между офицерами и их подчиненными несколько иные?

– Что тебе, Егорыч?

– Так что санитары нашли у реки хранцузского анерала! – зачастил кондуктор, пулеметчик с «Алмаза». – Он, кажись, пораненный, но не шибко. Ругается не по-нашенскому, Федору в ухо кулаком заехал. Я едва его за руку схватить успел – а то, как Бог свят, пристрелил бы!

Прапорщик немедленно вспомнил всадников, которых он скосил пулеметной очередью. Верно, как раз у бродов они и были…

– Это ты молодец, Егорыч. Где он, генерал твой?

– Да в мазанке, у речки! Я ребят кликну, они его на носилках враз приволокут!

– Не стоит, – вмешался Великий князь. – Зачем тревожить раненого? Ты, любезный, поищи санитарную двуколку, а мы пока пешком прогуляемся. Верно, прапорщик?

Лобанов-Ростовский кивнул. Его не прельщала перспектива прогулки по заваленному трупами склону, но кто он такой, чтобы спорить с сыном Императора?

* * *

На кого-то похож этот тип, подумал прапорщик. И не просто похож – вылитый! Только вот на кого?

Солдаты разместили пленника со всеми возможными в такой ситуации удобствами – прикрыли щелястую скамью французской шинелью, взятой, надо думать, с кого-то из убитых, выставили на кособокий стол жестяную солдатскую манерку с водой, выложили на чистую тряпицу горсть сухарей и яблоко. Когда Лобанов-Ростовский с Великим князем вошли в саманную хижину с наполовину снесенной крышей, узник – невысокий, полный человек – даже не повернулся к гостям. Он сидел сгорбившись; к нехитрой солдатской снеди даже не притронулся. Моложавое, одутловатое лицо с выступающим подбородком; тонкий прямой нос, тонкие же губы, высоченный лоб, над ним прилизанные темные волосы. На плечи накинут синий с золотыми эполетами сюртук, лопнувший по шву на спине; левую руку неловко держит в тряпичной петле. Офицерское кепи с красным верхом лежит на столешнице.

Николай Николаевич, не удержавшись, присвистнул. Француз повернулся к вошедшим, и прапорщика словно током прошибло – он понял, на кого похож пленный.

– Salutations, Votre Altesse, – заговорил Великий князь. – J’espère que votre blessure ne provoque pas de souffrances excessives pour vous?[4]

И, обернувшись к прапорщику, церемонно, будто находился не в полуразрушенной татарской хибаре, а в Зимнем дворце, произнес:

– Duke, permettez-moi de vous présenter au général Charles Joseph Bonaparte, le comte de Moncalieri. Vous, il est peut-être mieux connu comme le prince Napoléon[5].

И после короткой паузы добавил с улыбкой:

– Content de vous voir, Plon-Plon. Il semble que vous, comme votre grand-père, avez joué de malchance en Russie?[6]

II

ПСКР «Адамант».

29 сентября 1854 г.

С. Велесов, член консультативного штаба

Мне не повезло – так и не смог побывать на борту парусного линкора. Половину кампании провалялся в лазарете, другую проторчал в душной радиорубке «Адаманта», настукивая на ноутбуке информационные сводки.

Дрону, впрочем, подфартило ненамного больше. Он пробыл на «Императрице Марии» всего несколько часов, после чего отправился на «Морской бык», где и проторчал до вчерашнего вечера. Но все же побывал в бою – хотя наш вспомогательный крейсер так и не сделал вчера ни одного выстрела. Ну ничего, ощущения при буксировке в условиях семибалльного ветра тоже весьма волнительные…

Фомич прибыл сегодня утром. Ради него гоняли на Альму гидросамолет, упросили Эссена. Душка-лейтенант никак не соглашался поднимать аппарат, истрепанный вчерашними боевыми вылетами и непогодой. Пришлось пообещать дополнительное вливание в виде сварочного аппарата, десятка банок эпоксидки и длинного списка всяческой полезной мелочи вроде стальной проволоки, маслостойкой резины для прокладок и армированных топливных шлангов. Начальник авиаторов, посопротивлявшись для порядка, уступил – дело с ЗИПом у них совсем швах, склеивают гидропланы чуть ли не соплями.

Кременецкий собрал нас в кают-компании. Кроме него самого, генерала, старшего лейтенанта Бабенко и нас с Дроном, присутствовали еще двое – Валя Рогачев и адамантовский медикус. Он и делал первый доклад.

– Состояние профессора Груздева внушает мне сдержанный оптимизм. Организм хорошо усваивает пищу, с пролежнями мы боремся. В последнее время появились признаки коленного рефлекса и… Можно сказать, что нервная система потихоньку просыпается.

– Но профессор по-прежнему в коме? – уточнил Фомченко. – Когда вы сможете привести его в сознание?

За время пребывания при штабе Меньшикова генерал вернул себе самоуверенность. Но теперь он хоть не пытается перетянуть любое совещание на себя, безжалостно затыкая, а то и откровенно терроризируя собеседников.

Медик-старлей виновато развел руками:

– Картина совершенно нетипичная, товарищ генерал. С уверенностью могу сказать одно: организм в порядке, с учетом возраста, разумеется. Ни внутренних повреждений, ни переломов. Тяжелых ушибов – и тех нет. Точнее, они есть, но…

– Что – «но»? – насупился генерал. – Яснее выражайтесь, товарищ офицер!

– На нем все заживает как на собаке! – не выдержал медик. – Две недели назад я диагностировал как минимум сильнейший ушиб позвоночника, тяжелое сотрясение мозга и еще несколько внутренних травм, не столь серьезных. А сейчас от них следа не осталось, будто профессор не с размаху о переборку приложился, а со стула упал, причем на ковер!

В кают-компании повисло молчание. Присутствующие переваривали полученную информацию.

– Вы бы, Дмитрий Владимирович, показали его Пирогову, – нарушил паузу Дрон. – Я понимаю, вы невысокого мнения о местной медицине – но ведь вы, как я понимаю, испробовали все доступные методы лечения и не добились результата? Поправьте, если я ошибаюсь, но ведь улучшение состояния профессора Груздева – это не результат ваших усилий?