— Я тоже так считаю.

— Но тогда и твой побег… в смысле наш… выглядит обыкновенной трусостью.

— А вот этого мне не хотелось бы думать. Я назвал бы наш поступок просто предусмотрительным, дорогая. И потом, мне показалось, что тебе уже стало надоедать навязчивое гостеприимство. Не так?

— Шурик, позволь тебе напомнить, что в последнее время, как тебе должно быть хорошо известно, я не пользуюсь ни навязчивым, как ты говоришь, ни обыкновенным гостеприимством. Я понимаю твои служебные трудности, но мне-то от этого понимания не легче. В кои-то веки выбрались, так ты и тут создаешь проблемы… Впрочем, видишь ведь, что я не возражаю… И все-таки жаль, что ты так и не сходил на те водяные горки. Вот куда нашу Нинку… Она бы наверняка визжала от удовольствия.

— Это не самый трудный вопрос.

— Оно конечно… А высказанное, причем дважды, приглашение? Тоже из области застольных шуток? Или действительно что-то серьезное и перспективное?

— Из области.

— Вот как? А мне показалось, что к тебе отнеслись всерьез и с определенным пиететом. Это ведь так называется?

— Примерно…

— Ты не хочешь разговаривать?

— С чего ты взяла, дорогая?

— Твои односложные ответы… А-а, прости, думаю, я поняла, в чем дело. Предложения оказались для тебя полной неожиданностью, и ты еще не знаешь, каким образом на них отреагируют твои друзья, Константин Дмитриевич и Вячеслав Иванович, да?

— Ты хочешь поругаться, дорогая? — сладко улыбнулся Турецкий.

— Хорошо, я буду молчать… Только учти, Шурик, мое вынужденное молчание не делает тебе чести.

— Учту, — на этот раз почти угрюмо отозвался Турецкий.

Прекрасно понимал он, что Ирина права. И это, как обычно, злило. А еще злило ничем не оправданное в принципе бегство. Конечно, вполне можно было еще покупаться в лучах некоего обожания, покрасоваться, перышки свои павлиньи распустить. Но в том-то и дело, что он не раз и не два замечал скептические взгляды Ирины, когда в его адрес произносились недвусмысленные похвалы. Может быть, она полагала, будто все подстроено нарочно? Но ведь и он сам не знал, с какой целью зазвал его в гости Игорь. Нет, не то чтобы совсем уж и не догадывался, но что предложение будет сделано в столь откровенной форме, конечно, не думал. Чтоб его так простенько и со вкусом решили купить? И создали все необходимые условия, включая Веркин эротический массаж? Он даже слегка растерялся. Если в разговоре на веранде у Залесского принял слова хозяина в качестве милой, дружеской шутки, то, когда приглашение прозвучало за общим столом, поневоле пришлось задуматься. И разумеется, Ирина опять права: мнение Меркулова и Грязнова стало бы в определенной степени решающим для него. Хоть он и меньше всего желал в этом себе признаться.

— Да-а, ты как всегда права, дорогая… — вздохнул Турецкий.

— Ты о чем? — равнодушно спросила жена.

— Заманчиво, конечно… Но я не знаю, чем придется заплатить за такую красивую жизнь. Может оказаться непосильным…

— Не усложняй, Турецкий. Самым непосильным в данной истории может оказаться разве что наше с тобой терпение. А все остальное… У тебя уже почти взрослая дочь, Шурик. И я тебе вынуждена это постоянно напоминать. Не догадываешься почему? Ой, только не надо про совесть, — заторопилась она, заметив, как блеснули глаза мужа, — про вечные твои обязанности и моральный долг тоже не надо! Это все мы слышали миллион раз! Да, ты у нас особый! Никто в этом и не сомневается, даже твои ближайшие друзья, которых, если ты видишь, становится все меньше и меньше. Я знаю, что ты сейчас возразишь! Лучше помолчи, Шурик, и выслушай свою упрямую и противную жену!

— Я слушаю, — спокойно отозвался он.

— Мы с Нинкой тебя любим. Такого. И не надо делать вид, что ты ради нас с ней постоянно совершаешь подвиг. Кстати, ты заметил, что в семье у твоего Игоря далеко не все ладно?

— Ты хочешь сказать, вообще все неладно? Так было бы вернее… Но я считаю, что это не только по вине самого Игоря.

— Да, и отношения дочки с мачехой очень далеки от идеала. Не говоря уже о присутствии в доме той совершенно распутной особы… А как она тебе, кстати?

— Ты говоришь об Ольге?

— Нет, Шурик! — захохотала Ирина. — Вот ты и попался, сукин кот! Ах, какие же вы все-таки, мужики, жуткие, ну просто потрясающие негодяи!

— Молодец, — одобрительно кивнул Турецкий. — Отлично сказала. Со вкусом! И с большим знанием дела!

— Ах, ты! — прямо-таки взвилась Ирина. — Вы только посмотрите на него! Он же все с ходу переиначит! Ну погоди! Вот приедем домой…

— Можно я тебе скажу по секрету «одын важный вещь»? — с кавказским акцентом спросил Турецкий. — Только ты не обижайся, пожалуйста.

— Ну? — насторожилась Ирина.

— Мы, наверное, очень правильно сделали, дорогая, что сбежали от них. Эти плавающие матрацы все-таки не по мне. Я простой человек.

— Люблю на лужайке, — в тон ему продолжила Ирина.

— А между прочим, почему бы и нет? — сказал Александр Борисович и пропел-проблеял известную мелодию: —«Если женщина про-о-о-сит?..»

— «Бабье лето ее торопить не спеши…» — закончила за него Ирина Генриховна.

Люся узнала о своей страшной беде только поздним вечером.

По какой-то давно установившейся традиции они пришли к ней втроем. Начальник летно-испытательной службы Василий Петрович Донченко, его заместитель Сергей Венедиктович Берков и сосед по дому Леня Круглов, который вместе с Алексеем, ее мужем, служил еще на Дальнем Востоке, где они близко и сошлись семьями.

Все трое были в военной форме, при фуражках и, войдя в дверь, разом сняли их и опустили головы. И тут она все поняла… И рухнула бы на пол, если бы здоровяк Леня не подхватил ее и не усадил осторожно на стул у вешалки. Так они и стояли молча в прихожей, то ли не зная, что говорить, то ли понимая всю тщету своих усилий как-то сгладить принесенное ими в дом горе. А то, что именно горе, было ясно и без всяких слов…

Жены летчиков, а особенно испытателей, конечно же, неординарные люди. Штучной, как говорится, работы. Всё они знают наперед, а чего не знают, о том несомненно догадываются.

Вот и Люся, вмиг осознавшая, что осталась совершенно одна с двумя малолетками на руках, двенадцатилетний Сашка все равно ребенок, вдруг поняла, что все без исключения домашние и житейские заботы теперь рухнули на ее плечи. Оно и прежде было так, что груз этот она предпочитала тащить на себе, поскольку за спиной Алексея оставалось самое главное: обеспечение семьи. Тоже смешное обстоятельство, ибо ее собственная педагогическая зарплата была ничуть не меньше мужниной. Это за особые испытания, бывало, выдавали ему всякие премии. А так… Но все равно была в доме голова… А теперь ее не стало. И это прозрение показалось ей настолько страшным, что прямо-таки хлынуло, вылилось отчаянной истерикой.