Поездка на родину произвела на Нелл удручающее впечатление. Все здесь выглядело убогим, серым, словно втоптанным в грязь. Туманные рассветы, пустой горизонт, мокрый бурьян, мутные от дождя и солнца стекла домов — ни малейшего сходства с Галифаксом, который она успела полюбить.

Нелл долго рыдала на могиле матери, в том числе оплакивая и свою участь. Соседи привели Аннели. Та и прежде была молчаливой и тихой, а теперь и вовсе сделалась похожей на тень. Сестры мало походили друг на друга: волосы младшей были каштановыми, а не рыжими, как у старшей, а глаза не карими, а серыми.

Нелл попросила соседей заколотить двери и окна дома. Его едва ли удалось бы продать, потому что он пришел в полную ветхость. Хозяйственные постройки тоже находились в плачевном состоянии; их можно было пустить разве что на дрова.

Уезжая, Нелл понимала, что окончательно порывает с местом, в котором родилась и выросла. Девушка жалела, что у нее не останется ни единой фотографии отца и матери: они никогда не ездили в город, никогда не снимались. Из вещей взять было совершенно нечего. Не старую же посуду или домотканые дорожки? Нелл с тревогой подумала о том, что ей придется купить Аннели новую одежду и отправить сестру в школу.

Разумеется, Кермит был недоволен, хотя и старался не подавать виду. Он с сочувствием отнесся к горю Нелл, приветливо поздоровался с Аннели, а потом сказал, что пойдет ночевать к приятелю. Девушка все понимала. Он снял эту комнату, желая жить в ней вдвоем, а не для того, чтобы Нелл поселилась здесь со своей сестрой. При Аннели они не могли ни толком поговорить, ни тем более заняться любовью. К тому же для троих в комнате было слишком тесно.

Не выдержав, Нелл поделилась своей проблемой с Сиеной (она продолжала называть ее так, хотя девушка и призналась, что имя ненастоящее), и та сразу сказала:

— В первую очередь думай о своей жизни. Молодые мужчины, а тем более неженатые, не любят всяких сложностей. Зачем ему твоя сестра? И когда тебе заниматься ее воспитанием? В Галифаксе есть заведение для сирот: там их и кормят, и учат. Отдай девочку туда; в приюте она будет под присмотром, а в выходной ты сможешь ее забирать.

Нелл так и сделала, хотя на душе скребли кошки. Аннели приняли: ведь она потеряла обоих родителей. Девочка не возразила ни единым словом, но у нее был совершенно убитый вид.

Впервые увидев сестру в тяжелых ботинках, сером платье и черном переднике, Нелл испытала острое желание немедленно забрать Аннели домой. Но она поборола себя. В приюте с девочкой не могло случиться ничего дурного, там было хотя и довольно убого, но чисто; детям выдавали школьные принадлежности и неплохо кормили.

В воскресенье, с разрешения воспитательниц, Нелл увела Аннели до вечера. Втроем, вместе с Кермитом, они решили посетить ярмарку, где в числе прочего были установлены карусели и показывали зверей.

Все, что продавалось на ярмарке, выглядело по-деревенски свежим: овощи, сыры, мясо, пчелиные соты. Горы ревеня и кленовый сахар были типично канадским товаром. Индейцы предлагали покупателям корешки дикого дягиля и чудодейственный пихтовый бальзам.

Кермит отправился смотреть скачки на неоседланных конях, а Нелл покатала сестру на карусели и сводила в зверинец. Потом все вместе пошли есть жареных цыплят, а затем купили Аннели мороженое. И за все это время девочка не проронила ни единого слова и не выказала почти никаких эмоций.

Нелл была встревожена, но она не знала, что делать. В приюте ей сообщили, что Аннели открывает рот, только когда ее о чем-то спрашивают, да и то говорит неохотно и тихо.

На обратном пути Нелл сказала сестре:

— Пойми, мне приходится работать целый день: некому будет встречать тебя из школы и кормить обедом. Я буду забирать тебя каждое воскресенье, а когда Кермит уедет, то иногда и чаще.

— Он твой муж? — спросила Аннели.

— Жених. Он тебе не понравился?

Девочка пожала плечами. Она видела и чувствовала, что Кермиту нет до нее никакого дела Да и со старшей сестрой у них не было почти ничего общего.

И вот наступил день отъезда галифакцев на фронт. На пристани было не протолкнуться. Играло сразу три оркестра. Над головами трепетали большие британские флаги. Кто-то произносил напутственную речь. В руках многих провожающих были цветы. Иные люди молились, другие плакали, третьи смеялись, а четвертые пили вино. По набережной сновали офицеры, пытаясь собрать новобранцев в кучу.

Кермит смотрелся в зеленой военной форме просто великолепно: она подчеркивала его мужественный вид и выделяла цвет глаз. Он держался нарочито сурово: настоящее прощание с Нелл состоялось минувшей ночью, полной безумной страсти, горячих и бесстыдных ласк.

Неподалеку стоял Дилан Макдафф, но они с Кермитом не видели друг друга. Дилану совершенно не шла форма; создавалось впечатление, будто он вырядился для театрального представления. В ней он выглядел моложе, чем был, и казался удивительно беспомощным.

Грегори Макдафф не пошел провожать сына: он не хотел, чтобы на них глазели любопытные жители Галифакса. Зато Миранда мечтала именно об этом. В красной бархатной шляпке с большой пряжкой, в плотно облегавшем фигуру английском костюме и туфлях на высоких каблуках она, напротив, казалась старше своего возраста. Ее губы были чуть тронуты помадой, а щеки — румянами. На пальце сверкало подаренное Диланом кольцо.

Они не целовались на людях, просто стояли и разговаривали, глядя друг на друга. В прошедшие дни Миранда вела себя очень сдержанно: больше им так и не довелось переспать. Она призналась, что боится забеременеть до свадьбы и желает сохранить свое доброе имя. Дилан не спорил: случившееся и без того казалось ему величайшим подарком судьбы. Если его убьют, по крайней мере, он успел испытать близость с любимой женщиной. А если он останется жив, у них с Мирандой еще будет время сполна познать друг друга.

— Я постараюсь писать тебе каждый день, дорогая. Я буду рассказывать обо всем, что увидел. Правда, я не знаю, насколько хорошо работает военная почта.

— Ты будешь рисовать?

— Войну? — Дилан содрогнулся. — Нет.

Он отдал заветную папку Миранде, попросив сохранить рисунки. И подарил свою, как ему казалось, наиболее удачную фотографию: на ней он не выглядел грустным, а улыбался светлой и радостной мальчишеской улыбкой.

— Постарайся не лезть под пули.

— Не буду. Ради тебя.

— Я так и не поняла, зачем ты идешь на войну? — не выдержала Миранда. — Ты не создан для нее.

Дилан вздохнул.

— Я знаю. Все так говорят. И это правда. Я не могу убивать. Видя, что по дороге ползет муравей или жук, переступаю через него, стараясь не раздавить. Ведь жизнь такая хрупкая! Человеческое тело кажется крепким, но стоит ткнуть кожу чем-то острым, как пойдет кровь. Но если я откажусь, что подумают люди? Дилан Макдафф откупился от судьбы деньгами своего отца?!

— Тебе так важно, что они скажут?