– Здорово, сосед! – вдруг раздался со двора приветственный рык Бурея. – Ты чего глаз не кажешь?

«Это как он меня на сеновале разглядел-то? Вот филин, вошь его заешь! Надо вылезать поздороваться…»

Сучок принялся выбираться наружу. События во дворе меж тем приняли неожиданный оборот. Сначала от нужника раздались изумленные матюги Нила, которые перекрыл возмущённый рёв уже обозного старшины:

– Ты кто, орясина?! Какого рожна здесь делаешь?!

– Мать! В гостях я тут! – голос Нила прозвучал как-то визгливо и неуверенно. – Тебе какое дело?! На сеновале я тут!

– Хрр, какое мне дело?! – судя по звукам, Бурей перелезал через забор. – Ты, выпердыш, знаешь, чья это баба?! Сеновал ему! Да я тебя самого сейчас на сеновале!..

«Серафим сейчас Шкрябке морду к заду вывернет! Ходу, Кондрат, ходу!»

Сучок галопом рванул за угол. Бурей уже перелез на Алёнино подворье и, расставив руки, приближался к побледневшему, но готовому к защите Нилу. К чести плотника надо сказать, что зрелище приготовившегося к драке ратнинского обозного старшины, особенно освещённого слабым и неверным светом стареющего месяца, могло поразить до недержания кого угодно.

«Фух, успел!»

– Здорово, Серафим! – заорал плотницкий старшина, едва только обогнул угол. – Ты чего друга моего забижаешь?!

– Хрр, здорово, Кондрат! – жуткая рожа Бурея расплылась в том, что заменяло ему улыбку. – А я думал, что тут хрен какой-то к бабе твоей припёрся. Не, спервоначалу подумал, что это ты, темно ж! А потом глянул – не-а. А он ещё и лается. Ну, я, это, разобраться решил!

Извиниться перед Нилом Бурей даже не подумал и, поворотившись к плотнику задом, двинулся навстречу Сучку.

– Не, Серафим, это друг мой старинный – Шкрябка! Поболе пятнадцати годов знаемся! – осклабился мастер.

– А, тады другое дело! – обозный старшина косолапо развернулся к Сучкову товарищу и возгласил: – Ну, извиняй тогда, обознался! Тебя как звать?

– Шкрябкой. – Плотника ощутимо потряхивало отпускающее боевое напряжение.

– Хрр, у нас тут собачьи клички не в почёте, во Христе как?

– Нилом, – рожа плотника приняла совершенно обалделый вид.

– А меня Серафимом! – Бурей протянул свою лапищу. – Ежели ты Кондрату друг, так и мне не чужой! Мож, причастимся знакомства ради, а мастера?

– Спасибо, Серафим, – отозвался Сучок. – Рады бы, да с петухами вставать – работы пропасть!

– Жалко! – Бурей почесал в затылке. – Ну, как знаете! Вы, это, заходите, если что.

– Спасибо, Серафим! Непременно!

– Ну, бывайте тогда! – обозный старшина развернулся и полез через забор к себе на подворье.

– Бывай, Серафим, – хором ответили плотники.

Бурей скрылся из виду.

– Ну что, Шкрябка, пошли договорим? – Сучок указал в сторону сеновала.

– Да вроде обговорили всё, – Нил отрицательно покачал головой. – Спать пора. Дорогу я сам найду, а то тебя заждались небось.

– Угу, так я пойду? – Плотницкий старшина несколько смутился.

– Давай, топай! До завтрева! – Шкрябка хлопнул друга по плечу и двинулся к сеновалу.

Сучок еще немного постоял и пошёл в избу. На ощупь добрался до хозяйского кута и улёгся под тёплый бок к Алёне.

«Верно Шкрябка сказал: завтра, всё завтра! А ночь она и есть ночь. Для другого она!»

– Пришёл? – сонно спросила женщина.

– Пришёл, лапушка, пришёл! Куда ж я денусь от тебя!

«И правда – куда? Дома я тут…»

Алёна молча обняла Сучка, да так, что у него хрустнули рёбра.

Август 1125 года. Михайлов Городок. Ратное

Взз-чак, вззз-чак…

Топор с непередаваемым не то чавканьем, не то звоном, не то хрустом вгрызался в толстое дубовое бревно. Остро пахнущая свежим деревом ровная щепа летела из-под лезвия. Человек, игравший – по-другому не скажешь! – топором, выглядел сосредоточенным. Да и как иначе: рубить окладной венец крепостной башни – это вам не тайные места почёсывать, серьёзности требует. И основательности.

Вот только, несмотря на всю свою серьёзность и основательность, мастер временами улыбался в бороду, демонстрируя людям наблюдательным, что в зубах у него имеется недочёт. Нет, зубы у плотника были, и очень даже крепкие на вид, просто нескольких недоставало. Расположение прорех в «заборе» наводило на мысль, что заработаны они в неоднократных драках. Вообще, несмотря на малый рост и выглядывающую из-под сдвинутой на самый затылок шапки плешь, смотрелся мастер лихо. Как все эти качества в нём уживались, знал только он сам.

– Швырок, язва ходячая, тесло тащи! – Плотник разогнулся и вытер вспотевший лоб.

– Бегу, дядька Сучок! – Смазливый малый в грязной рубахе выскочил, как из-под земли.

– Ты какого рожна долото припёр, дятел?! – Звук затрещины на миг перекрыл шум стройки. – Башку оторву и скажу, что так и было!

Вдохновлённый ещё и пинком, парень исчез быстрее, чем появился. Плотницкий старшина Кондратий Епифанович от души выругался и присел на бревно. Настроение безнадёжно испортилось, до зарезу захотелось выпить, но не на работе же… Чтобы отогнать хандру, мастер попытался насвистывать, но почти сразу затих. Радость от работы, от созидания испарилась, а в голове зашевелились невесёлые мысли.

«Вот язва! Как девкам под подол лазить, так не промахнётся, а как дело делать, так обе руки левые и из задницы выросли! Это ж надо, тесло с долотом перепутать – а ещё подмастерье! Выгнать бы его к свиньям собачьим, да нельзя – родня. Принесёт тесло, отлуплю для вразумления и к этим лешакам болотным приставлю, глину да извёстку месить! Будет знать, хрен ходячий, как работу спустя рукава работать! Всё равно из него дурь да лень выбью, а не выбью – артельные пришибут! Тьфу, такой день испоганил!»

Старшина обвёл взглядом стройку. Работа кипела. Там и сям кучки плотников и работников, что пригнала волхва[13], поднимали срубы кит[14], забивали сваи, копали ров, засыпали землю в готовые срубы и трамбовали её, тащили брёвна, месили глину и известь в творильных ямах, обжигали кирпич и занимались ещё кучей разнообразных дел. Странно, но это зрелище не развеяло, как обычно бывало, хандру, не зажгло жажду деятельности, а наоборот, ещё глубже погрузило в думы.