Вскоре уже сотни колдунов и ведьм висели над ярящимися равнинами.

Итак, преодолевшая тысячи лиг, сумевшая выжить под тесаками миллионов шранков, Великая Ордалия не смогла устоять перед распространяющимися внутри неё мрачными слухами. Люди один за другим поддавались панике и начинали метаться, бросая на всех вокруг дикие взгляды. Войско, прежде огромной массой следовавшее на запад, внезапно словно бы вывернулось наружу, распространяясь по равнине всё более и более истончающимися кучками. Поскольку несуществующего Мяса, как и следовало ожидать, не было ни в одном конкретном направлении, воины Ордалии естественным образом разбредались одновременно повсюду.

Те из лордов, которые, несмотря ни на что, сохраняли дисциплину и твёрдость духа, могли лишь ошеломлённо взирать на происходящее и поражаться. Как напишет по этому поводу Миратеис, конрийский летописец экзальт-генерала, Воинство Воинств, словно бы вдруг превратившееся в пепел, оказалось унесённым прочь. «Дым, – якобы произнес он тогда. – Возжаждав мяса, мы стали дымом».

А потом это случилось.

Ордалия раскололась, развалилась на части под грузом собственной разнузданности. Итог, вобравший в себя зёрна более чем сотни тысяч личных отчаяний, безнадёжных скорбей озлобленных душ, обнаруживших затем, что они… удивительным образом будто бы чем-то уловлены.

Головы одна за другой поворачивались к угольно-чёрной линии западного горизонта, где глаз послеполуденного солнца висел, словно бы окружённый ложными светилами, по какой-то странной причине не освещавшими, а затмевавшими своим блеском расстилавшиеся под ними дали. Каждый мог это видеть: сияющие жилки, проколовшие шершавую шкуру горизонта подобно двум золотым проволокам…

Нечто вроде стенания пронеслось над Святым Воинством. Трубы и горны взвыли по всей равнине. Люди Кругораспятия повсюду начали опускаться на колени, группа за группой, ряд за рядом… хоть никто и никогда так и не узнает, происходило ли это из-за преклонения перед свершившимся чудом, от удивления или же попросту из-за безмолвного облегчения…

Ужасающие Рога… Рога Голготтерата проклюнулись, наконец, сквозь горизонт сияющим светочем, манящим маяком для всего злобного, непристойного и нечестивого.

На какое-то время Мясо оказалось забыто.

Экзальт-генерал рыдал, как позднее напишет Миратеис в своём дневнике, «словно отец, вновь обретший потерявшееся дитя».

Ранняя осень, 20 Год Новой Империи (4132, Год Бивня), Дальний Вуор

Дневной свет изливался на безжизненную землю, в равной мере согревая и глину, и ветви деревьев. Достоинства сей возрождающейся страны, так превозносимые бардами – жрецами былого, слышались в бренчащем хоре кузнечиков, доносившемся из-под ног, взвивались птичьими трелями над их головами. Мимо путников в воздухе сновали мухи и лениво пролетали пчёлы. От самых гор и до могучей реки Аумрис земля оставалась именно такой – сдержанной, но плодородной. Сыновья древней Умерау дали ей имя «Вуор», означавшее «изобилие».

Но затем Мин-Уройкас вновь восстал, вскипев нечестивой жизнью, а следом через сужения и отмели Привязи сюда начали просачиваться шранки. Несмотря на принесённые клятвы и возведённые укрепления, северо-запад Умерау стал настолько опасен, что люди здесь оставались жить лишь в крепостях, и в конечном итоге эта часть Вуора была оставлена, а сам край ужался, сделавшись меньшей по размерам провинцией, прилегавшей к Аумрис. Новый рубеж стал называться Анунуакру – спорные земли, прославившие рыцарей-вождей, в которых во множестве нуждалось пограничье. Те же земли, что были уступлены Врагу, земли, через которые сейчас путешествовали Акхеймион и Мимара, стали известны как Дальний Вуор.

Места эти были давным-давно покинуты, став жертвой Голготтерата за века до того, как Первый Апокалипсис без остатка сокрушил сынов Норсирая. Ему было больно дышать, даже просто ступая тут… даже просто пересекая Дальний Вуор, как некогда это сделал Сесватха. Отныне и впредь, осознал старый волшебник, это всегда будет так, ибо с каждым следующим днём ему предстоит миновать всё более и более проклятые земли. Они уже подобрались близко – безумно близко! Скоро они увидят их – сияющие образы из его кошмаров – восставшие на горизонте золотые бивни, вознёсшиеся выше горных вершин и пронзающие всё, что на свете осталось истинного…

Сама мысль об этом заставляла его задыхаться, ощущая, как конечности будто вскипают чистым ужасом.

– Ты опять чего-то бормочешь, – пискнула где-то сбоку Мимара.

– И о чём же? – рявкнул Акхеймион, к собственному удивлению и задетый и возмущённый.

Учитывая всё, что им довелось пережить вместе, кто бы мог подумать, что они будут всё так же трусить, имея дело друг с другом. Но, в конце концов, такова, видимо, была их любовь – всегда побаиваться слов и речей спутника.

Мимара, само собой, трусила меньше. Она всегда первой проявляла твёрдость и потому постоянно была готова досаждать и изводить его.

– Кто такой Наутцера? – целенаправленно давила она, не давая сбить себя с мысли.

Вздрогнув и поёжившись, он прямо на ходу посильнее укутался в гнилые одежды.

– Избавь меня от своей назойливости, женщина. Мои раны и без того болят…

Акхеймиону пришлось страдать чересчур много, чтобы он мог обладать душою щедрой или хотя бы искренней. Быть несчастным означает лелеять свои обиды, размышлять над рубцами и плетьми – как над отметинами, так и над инструментами, их оставившими. Трудясь над запрещённой историей Первой Священной Войны, он в равной степени трудился над историей своего собственного падения. Чернила даруют всякой душе роскошь невинности. Писать что-либо означает быть проворным там, где все прочие замирают на месте, означает иметь возможность насиловать факты словами до тех пор, пока те не начнут рыдать. И посему старый волшебник составил списки злодеев и счёл все их преступления. В отличие от прочих озлобленных душ, ему были известны все подробности того, как он сделался жертвой, ибо он выведал и исчислил их с самоотверженной скрупулёзностью учёного. И давным-давно он установил тот факт, что Наутцеру следует считать величайшим из преступников.

Даже спустя все эти годы он мог слышать, как голос этого подлеца скрипит средь мрачных сводов Атъерса: «Ах да… я и забыл, что ты причисляешь себя к скептикам…»

Если бы не Наутцера, то его, несущего на своём сердце тяжесть неисчислимых потерь, сейчас бы не было здесь. Если бы не Наутцера, Инрау по-прежнему был бы жив.

«Полагаю, в таком случае ты скажешь: возможность того, что мы наблюдаем первые признаки возвращения Не-Бога, перевешивается реальностью – жизнью перебежчика».

Инрау!

«Что риск ещё одного Апокалипсиса не стоит крови глупца…»

– Наутцера – человек из твоего прошлого, не так ли? – упорствовала Мимара. – Из времён Первой Священной Войны?