Но у Ричарди сложилось впечатление, что люди театра вряд ли могут дать выход обиженному самолюбию таким образом. Для них правила приличия — превыше всего. Кроме того, они привыкли играть роли, притворяться. Нет, он не представлял себе певца или музыканта-профессора из оркестра, который, обидевшись, обдумывает такое жестокое преступление и осуществляет свой замысел. К тому же убийство, похоже, не планировалось, произошло внезапно в порыве чувств. Драка, разбитое зеркало, столько крови. Что бы ни произошло, убийство явно не предумышленное. А тенор перед тем, как его убили, накладывал грим и готовился к выходу. Привычка. У него и фамилия созвучна со словом «привычка». Что же тогда могло произойти? Ричарди знал, что должен искать двух своих старых врагов — голод и любовь. Одного из них или обоих. В основе смерти всегда голод и любовь.

В дверях кабинета появился Майоне:

— Доктор, импресарио и синьора Вецци ждут в маленькой гостиной. Кого ввести сначала?

Марио Марелли оказался настоящим бизнесменом. Это прослеживалось в его одежде, манере говорить, жестах и даже в чертах лица — квадратный волевой подбородок, крупный нос и голубые прозрачные глаза под густыми бровями. Идеально подстриженные волосы с едва заметной проседью на висках блестели от бриолина. На безупречно белой рубашке с круглым воротником лежал галстук темного цвета, завязанный красивым узлом. Из-под двубортного пиджака, коричневого, в мелкую белую полоску, выступали пуговицы жилета, а из кармана свешивалась цепочка золотых часов.

— Комиссар, я не стану тратить свое и ваше время на притворство и делать вид, что опечален. Как человек Вецци отвратителен. Вы, должно быть, уже составили себе представление о его характере, а если нет, то говорю вам это. Я десять лет представлял его интересы и за это время не встретил ни одного человека, которому бы он понравился, кроме, разумеется, высокопоставленных господ из Рима. Он лизал пятки сильным мира сего и очень преуспел в этом.

— А как получилось, что вы не сопровождали его в Неаполе?

— Я находился с ним во время подготовки перед Рождеством. Именно в такое время стороны приходят к соглашению о сроках, размере оплаты и всех остальных положениях контракта. Позже, во время спектакля, присутствие импресарио не обязательно. В моем случае чем меньше времени я проводил с этим дегенератом, тем лучше. Поэтому и остерегался ездить вместе с ним.

— Не помните ли вы, уходил Вецци от вас на какое-то время, когда вы приезжали сюда перед Рождеством?

— Вецци? Да он все время провел отдельно от меня. Очевидно, я не объяснил вам. Он оставлял мне все, что касалось контракта, — переговоры с управляющим и его администрацией, с оркестрантами, режиссером спектакля. А сам думал только о том, что касалось его лично, — швейная мастерская для костюмов и гримерная. Его интересовало лишь одно — одеваться, гримироваться и петь. Весь мир должен был вертеться вокруг него. Мы провели в этом городе четыре дня, и за это время я видел его, самое большее, три раза, всякий раз всего несколько минут. Да, один раз мы, кажется, завтракали вместе в том знаменитом ресторане на улице Пьедигротта. Я помню этот завтрак, потому что Вецци два раза отослал назад рыбу, ему не понравилось, как она поджарена. До сих пор помню взгляд хозяина ресторана. Какой негодяй!

— Какие у вас причины так сердиться? Я вижу ясно, что отношения у вас с ним были весьма недружественные, а значит, не только профессиональные.

— С Арнальдо Вецци было невозможно поддерживать хорошие отношения. И вообще, существовал лишь один способ поддерживать какие-либо отношения с ним — стать пылью под его ногами и во всем ему повиноваться. Иногда это тоже срабатывает, так со мной случалось несколько раз. Но порой и это не проходило. Его поведение невозможно было оправдать.

Ричарди слегка наклонился вперед и спросил:

— Что вы имеете в виду?

— Например, в Берлине он напился и на целый час опоздал к рейхсканцлеру. Однажды его обнаружили в одной гостинице с дочерью хозяина, тринадцатилетней девочкой. А в Вене он разозлился на запоздавшее, по его словам, вступление музыки, вырвал скрипку у одного оркестранта и разбил об пол, а скрипка на наши деньги стоила пятьдесят тысяч лир. Продолжать?

— Как же в таком случае можно поддерживать профессиональные отношения? На каком основании?

— Очень просто. Вецци был гением. Абсолютным гением. Кроме выдающегося голоса, чувствовал сцену, мог прекрасно играть любую роль, влезать в душу персонажа. Влезать в душу — подходящее выражение. Он словно надевал на себя, как костюм, душу того, кого изображал, и полностью растворялся в нем. У меня есть своя теория на этот счет. Я думаю, это ему удавалось, потому что у него не было собственной души. Поэтому он писал на чистом листе, не нужно было скрывать собственные чувства, их попросту не было. Такой хамелеон.

— И поэтому?

— Поэтому не было тенора лучше, чем Вецци. Представлять его значило просто организовывать переезды. Если бы он захотел, его время было бы расписано на десять лет вперед.

Ричарди наморщил лоб, эти слова его озадачили.

— Если так, его смерть для вас большая беда, верно? Вы потеряли прибыльную работу. Уже из-за одного этого вы должны испытывать печаль, и достаточно сильную.

— Нет, комиссар. Если вы еще не узнали об этом от его кретина-секретаря, я сам скажу это вам. Вецци решил, что отныне обойдется без моего сотрудничества. Сказал об этом очень благородно, потому что был в костюме благородного дворянина. Заявил, что может получать такое же вознаграждение и при этом сэкономить десять процентов. И я, к сожалению, должен признать, он прав.

— Значит, он, по сути, уволил вас?

— Да, но с начала будущего сезона. До конца этого я еще представлял бы его интересы. Поэтому все жалобы, уведомления о денежных санкциях, извещения о штрафах, к сожалению, продолжают поступать в мой кабинет.

Ричарди не очень хорошо понимал своего собеседника.

— А в художественной части дела он согласовывал с вами то, что выбирал, в каких операх петь, даты выступлений?

— Кто, Вецци? Сразу видно, вы не были с ним знакомы, — ответил Марелли и горько улыбнулся. — Конечно, так поступают все артисты, которых я представляю, кроме Арнальдо. Он вел себя так, как ему заблагорассудится. А потом с легким сердцем менял решение, бросив на волю судьбы десятки людей и их труд. Заметьте, комиссар, в этой истории я по-настоящему сожалею лишь о том, что потерял будущий сезон Вецци. В новом сезоне я непосредственно управлял бы его делами. И верьте моему слову, он мог бы потратить на штрафы и санкции минимум вдвое больше, чем заработал бы. Только я знаю, какого труда стоили попытки загладить вред, который он причинял.

— Как же вы согласились представлять интересы столь сложного человека?

— Вы интересуетесь оперой, комиссар? Нет? Тогда позвольте, я вам кое-что объясню. Мое поколение — те, кому за сорок, — будет любить оперу всегда, так же как наши родители и деды. Нас всегда будут привлекать к себе страсть, радость и горе, разворачивающиеся на сцене. Сначала с галерки, потом из партера, а в случае удачи — из ложи. Оперный спектакль для нас — возможность встретиться и вновь послушать знакомые мелодии, которые приводят нас в восторг.