Не сразу, но Селезнев клюнул. Игорь вообще показался Капустину доверчивым парнем. Сказал, что время от времени у его предприятия зависают приличные суммы, которые нельзя вкладывать в долгосрочные проекты, но можно провернуть через короткие деньги на финансовых операциях. Когда же Капустин узнал, какие суммы имеются в виду, то понял: это удача, которая случается раз в жизни. Речь шла не об одном десятке миллионов долларов. Для Селезнева эти деньги – сверхприбыль, которую он не знает куда пристроить, а для Бориса Ильича они могли стать гарантией обеспеченной жизни до конца дней.

Но чтобы Игорь ничего не просек, надо было заинтересовать его ближайших партнеров – Стрижака и Воронина. Те, когда узнали, сколько могут получить наличными, спорить не стали, а бросились убеждать Селезнева. Однако заставить его работать с западными компаниями не смогли. Он клюнул только на государственные бумаги. А в том, что очень скоро они не стоили ни копейки, вины Капустина никакой. Тем более, он сразу предлагал не доверять российскому рынку ценных бумаг. Но, к удивлению Бориса Ильича, Селезнев не разорился: в последний момент он смог приобрести на государственные казначейские обязательства земли и акции некоторых достаточно успешных предприятий. А вот банк, в котором трудился Капустин, этого не сделал и сгорел. Часть своей будущей прибыли Борис Ильич заранее перевел в валюту и тоже особо не пострадал. Даже получил кое-какую прибыль, но это была лишь малая доля того, на что Капустин мог рассчитывать… И самое неприятное, что Селезнев отказался от дальнейшего сотрудничества. Пришлось вновь обхаживать его партнеров – двух наивных дурачков, которых он зачем-то привлек к своему бизнесу… За год Воронин и Стрижак потеряли все.

За тот год, пока шло следствие по поводу убийства девушки, а потом суд, приговоривший Игоря к двенадцати годам, два его друга умудрились развалить начинавшую складываться империю. Конечно, не только Борис Ильич поживился, но именно тогда он создал свое состояние. Потом уж можно было не пускаться в рискованные операции, не строить воздушных замков, достаточно было присоединяться к крупным инвестиционным проектам, приобретать компании, испытывавшие некоторые трудности, перепродавать недвижимость в Англии, предлагая ее хлынувшим в Соединенное Королевство соотечественникам: мечтавшим о спокойной жизни вдали от непредсказуемой России бизнесменам, чиновникам, мошенникам и пройдохам – таким же, как он сам. Эти люди рвались в Англию, таща за собой семьи, любовниц, прихлебал, – приезжали, чтобы зачастую потеряться, раствориться, утратить все и возненавидеть всех.

Капустин не заводил семью по многим причинам: во‑первых, это обуза, во‑вторых, лишние траты средств и потеря времени… Но главное, женщины – существа непредсказуемые, и в случае развода можно потерять так много, что лучше не связывать себя никакими серьезными отношениями. Продажная любовь значительно честнее. Можно на неделю или на месяц арендовать яхту, выписать девушку из агентства; девушка будет ласкова и нежна, она может быть бессловесна, если он прикажет, и будет смеяться его шуткам, если увидит, что и он улыбается, она будет стонать в постели и восхищаться им, а при расставании благодарить за какую-нибудь безделушку, приобретенную им в единственной ювелирной лавке портового городка – тесной и убогой.

Свое пятидесятилетие он отмечать не хотел, потому что ожидал этого дня как приговора: когда мужчине за сорок, он еще считается полным сил, как опытный лев, контролирующий свой прайд, но на смену уже пришли молодые самцы, которые ходят по пятам и ждут своего часа, чтобы сразиться с ним и победить. В то утро, проснувшись, он долго лежал в постели, вспоминая свою жизнь. Вспомнил, как вытащил бумажник из кармана чужого пальто, вспомнил сокурсницу Марину, вполне вероятно, влюбленную в него, но ненужную ему, вспомнил отца, не дожившего до пятидесяти, и свой собственный страх от осознания того, что и он может вот так же рано исчезнуть в небытии, вспомнил мать, которой он перечислял на счет по тысяче баксов ежемесячно… Она умерла, когда он уже жил в Англии. Позвонила соседка, которую Борис не помнил, сообщила ему неприятную новость, думая, что он, убитый горем, прилетит… А он тогда ловил рыбу возле острова Святой Елены, или Нуси Бураха, как называют его мальгаши. Ловил марлинов и тунцов, погода была прекрасная, рядом находилась молоденькая и глупенькая бельгийка, искусно изображавшая изумление и страсть, – возвращаться в холодный и слякотный родной город не хотелось. Он перевел деньги какой-то конторе, и та все организовала. Борис даже соседке перевел пару тысяч евро, потому что та была с его матерью в последние минуты. Потом продал родительскую квартиру, отослав доверенность агентству по недвижимости. Продал, не торгуясь, потому что деньги уже не имели для него значения – по крайней мере та сотня тысяч, которую ему заплатили за двушку в кирпичной хрущевке. Теперь уже ничто не связывало Капустина с тем унылым клочком земли, который по глупому обыкновению называют родиной…

Но именно утром своего пятидесятилетия он, лежа на дубовой кровати с высокими резными спинками, понял, что привычка к одиночеству сменяется новым и непонятным для него самого желанием просыпаться каждое утро в постели с женщиной – одной и той же. С той, которая будет слушать его с заинтересованным вниманием и нежной улыбкой, с которой можно выйти в любое общество, и там мужчины будут оборачиваться ей вслед и завидовать ему. Она должна быть молода и красива, не требовать от него подарков, а он сам будет радовать ее тем, о чем она мечтает…

Утром он думал об этом, днем представлял себе будущую жену, а вечером решил пойти в ресторан. Заказал столик в «Гордон Рамсей», чтобы посидеть одному и выпить за свою удачу, которая шла вместе с ним почти сорок лет.

Борис приехал в лучший ресторан Лондона на «Бентли», а когда заходил в зал, заметил мужчину в компании двух молодых женщин, которые как раз садились за свой столик. Мужчина был невысок, одна из спутниц была выше его на полголовы. Она не казалась англичанкой – уж больно стильно выглядела. Втроем они о чем-то беседовали, а когда до Капустина донесся смех той девушки, он утвердился в мысли, что она наверняка не из Англии. Шведка, голландка, датчанка? Высокая блондинка… Вряд ли она из Франции или из Южной Европы. Борис Ильич даже подозвал официанта, чтобы спросить, что это за люди и откуда они. Официант помолчал, потом понял, что гость не будет скупиться на чаевые, и шепнул: «Мужчина шотландец, а его спутницы из России, кажется…» И тогда Капустин попросил официанта отнести на их столик бутылку «Клико». Троица разом обернулась, и Борис Ильич кивнул высокой девушке. Судя по тому, что потом она обернулась снова, он понял: девушка оценила его костюм и галстук… И стоящий на его столике коньяк был в хрустальной бутылке…

Играла музыка, несколько пар танцевали. Она ждала, поглядывала в его сторону, пряча глаза и улыбаясь, когда их взгляды сталкивались. Когда же он заметил в ее взгляде волнение от того, что он не подходит, поднялся. Девушка тут же поднялась навстречу, Капустин даже не успел пригласить ее на танец. Маленький оркестр исполнял печальную мелодию из старого французского фильма «Черный Орфей». Талия девушки была податливой и гибкой. Борис Ильич представился, назвал себя финансистом, который постоянно живет в Лондоне, не в самом Лондоне, где у него тоже есть квартира, а в загородном поместье с вышколенной английской прислугой и небольшой конюшней для пары лошадей, на которых он иногда, если позволяет время, совершает прогулки. Он приглашал эту девушку на танец дважды, а потом пригласил ее к себе в гости вместе с подругой и мужем подруги – зубным врачом. Оставил свою визитку и попрощался. Перед уходом подозвал официанта, обслуживающего столик, за которым сидела эта троица, и оплатил их ужин.