– Маньяки разные бывают, – высказала свое мнение Воронина, – какой-нибудь ненормальный вбил себе в голову, что она должна принадлежать только ему. В одном американском фильме такое уже было. Я только русского названия этого фильма не знаю.

– Вполне вероятно, – согласился Баландин, – она мне рассказывала, что вынуждена отвечать только на звонки со знакомых номеров, потому что звонят разные уроды и требуют встречи. Я тоже склоняюсь к тому, что действовал маньяк-одиночка.

Продюсер бросил быстрый взгляд на Селезнева и отвернулся. Все молчали, словно были уверены, что олигарх знает об убийстве своей любовницы намного больше, чем все остальные присутствующие, вместе взятые. Но он тоже молчал.

– Давайте не будем это обсуждать, – предложила Настя, – есть следователи, и они разберутся, я надеюсь.

– Жалко, что надо переснимать уже готовые эпизоды с Олесей, – вздохнул Бойцов. – Я тут на днях пересмотрел их: перемонтировать вряд ли получится. Может, стоит связаться с автором сценария, объяснить задачу и как-то…

Режиссер смотрел на Жору Баландина, но, судя по тому, как осторожно он это предложил, было похоже, что он тоже осведомлен, кто написал сценарий.

– Давайте не будем гадать, кто и за что, – произнес, наконец Селезнев. – Мы ведь собрались, чтобы Олесю помянуть. Так что давайте поминать ее добрым словом. Погибла она внезапно и безвинно. Она оказалась в моем доме случайно, и тот, кто это сделал, пришел не за ее жизнью…

Все затихли, только Воронина не смогла остановиться.

– Игорь Егорович, – начала она, – мне кажется, вам что-то известно. А…

Тут она немного дернулась, вероятно, Божко под столом наступил ей на ногу.

Это заметили все, и Селезнев, разумеется. Однако он ответил:

– Мне ничего не известно, но есть определенное ощущение. Однажды я несколько дней шел по лесу и нес в заплечном мешке несколько рыбин. За мной шел медведь. Шел осторожно, рассчитывая застать меня врасплох. Вплотную не приближался. Я его не видел, не слышал, но чувствовал. И сейчас чувствую, что кто-то идет по моему следу с такой же настойчивостью, как медведь на запах уже несвежей рыбы.

Мама прилетела неожиданно. Настя возвращалась из дома Иволги и увидела, как к воротам ее дома подъехало такси. Потом вышел водитель, открыл багажник и достал два чемодана. И только потом из машины вышла Валентина Николаевна. Настя бросилась к ней. Обняла и расцеловала, однако мама ответила так обыденно, словно они виделись накануне. Мать с дочерью вошли во двор, водитель следом нес чемоданы.

– Почему не предупредила? – удивилась Анастасия. – Я бы встретила.

– А зачем тебе? – холодно ответила Валентина Николаевна. – Ты же занята: у тебя дела, и не только, а я к своему дому дорогу знаю, добралась, как видишь.

Они остановились у крыльца.

– Рассчитайся с водителем, – распорядилась мама, – я сняла только тысячу рублей, а здесь теперь, оказывается, все так дорого!

– Сколько? – спросила Настя водителя.

Тот немного помялся, собираясь, видимо, ответить «Сколько не жалко», но потом сообщил:

– По счетчику почти три с половиной.

Настя протянула ему четыре тысячные купюры, а Валентина Николаевна достала из кошелька американскую банкноту.

– И от меня два доллара. Это очень редкая бумажка. Здесь изображен президент Томас Джефферсон, а с другой стороны – принятие Декларации независимости. У нас такие банкноты сейчас только у коллекционеров.

– У меня таких три, – ответил таксист, – но все равно спасибо.

Он попрощался и пошел к калитке.

– У тебя ничего не случилось? – встревоженно спросила Настя.

– Потом, – отмахнулась мама, как видно, дожидаясь, когда водитель покинет двор.

И только когда машина завелась, строго произнесла:

– Это у тебя случилось.

И, глядя в удивленные глаза дочери, продолжила:

– Я все должна узнавать от чужих людей!

Подхватив оба чемодана, она вошла в дом. Переступив порог, оглядела прихожую, потом заглянула в коридор, словно пытаясь обнаружить какие-то перемены.

– Ты одна? – спросила Валентина Николаевна.

– Вообще-то я только что пришла, если помнишь.

– Я даже догадываюсь откуда, – все тем же суровым тоном продолжила мама. – Почему я все должна узнавать от посторонних?

Они прошли в гостиную. Валентина Николаевна все внимательно оглядывала, словно хотела обнаружить не выметенный из углов мусор.

– Тебе что-то Светка наплела? – догадалась Настя.

– Ничего она не наплела, я сама догадалась…

Она глубоко вздохнула, а потом выбросила вперед руку и указала за окно:

– Если ты с этим связалась, ты мне больше не дочь! Этот человек убил нашего отца… Пусть не сам, но он приказал, по его наущенью. И Светиного папу тоже, между прочим. А теперь ты с ним в моем доме чаи распиваешь!

– Он не убийца. Его оправдали.

– А ты что, совсем девочка маленькая?! Не знаешь разве, как это делается? Денег дал – вот тебе и оправдание. Мы от него в Америку бежали, если ты помнишь. Все здесь распродали, фактически нищими остались. Я потеряла самого близкого человека, а теперь вот и дочь туда же!

Она не могла остановиться, ее голос срывался – еще немного, и она готова была расплакаться:

– Я последние деньги на твою учебу тратила, мне самой приходилось работать, чтобы хоть как-то сводить концы с концами…

– А еще осталось на квартирку в Ист-Сайде… Новая машина каждые три года…

– Это потому что я умею экономить, отказывая себе в самом необходимом…

– И на счету у тебя пара сотен тысяч…

– Прекрати! – закричала мама. – Это я для тебя коплю, чтобы ты… А ты…

Она в самом деле заплакала.

– Прости, – обняла ее Настя, – ты самая лучшая мамочка на свете.

– Я просто с дороги устала, – вытирая слезы, объяснила Валентина Николаевна, – да и не ела почти ничего. Потом у нас пересадка в Хитроу была… А когда уже вылетели из Лондона, одному мужчине стало плохо. Он как раз рядом со мной сидел. Повезло, в самолете нашелся доктор, помог ему. А меня пересадили в другой салон. Представляешь, я летела в бизнес-классе без всякой доплаты! Жалко, что быстро долетели…

Настя отправилась на кухню что-нибудь приготовить. И уже оттуда позвонила Ворониной:

– Беги домой скорее: будешь оправдываться, кому и что ты наплела по телефону!

– Я? – удивилась Светка. – Мама, что ли, твоя прилетела? А я ей ничего особенного и не говорила, намекнула только, что у тебя все хорошо…

– Вот придешь и скажешь ей, что она неправильно все поняла: у меня не все хорошо, а все плохо.