— Садитесь, Бельмесов, — устало выдохнул он. — Что-то вы как в воду опущенный. Что с настроением?

— Нормально, — неприязненно ответил парень, скривившись от слова «опущенный», и сел за стол.

— Ну, нормально так нормально. Вас трясет всего, что ли? Не здоровы? Может быть, вам требуется медицинская помощь? Обращались?

Парень молча разглядывал похабную резьбу на видавшей виды столешнице.

— У меня есть к вам пара вопросов. Ответите и пойдете обратно в хату отдыхать. Дело ваше ясное, будем передавать в суд.

— Гражданин следователь, Николай Иванович, — заговорил парень и поднял большие, полные слез глаза. — Товарищ капитан! Я же никого не насиловал.

— Ты мне уже сообщал.

— Я не знал, что она несовершеннолетняя.

— И это не новость. Все материалы в деле, Бельмесов. Успокойтесь. Заявление потерпевшей, показания ваших товарищей, рапорта милиционеров. А вот теперь подошли и лабораторные анализы, с ними я и собираюсь вас ознакомить. Вот тут колонки в справочке, видите? Цифры неоспоримо доказывают сексуальный контакт потерпевшей с вами. Совпадение девяносто девять и девять процентов. Не сто, конечно, но для суда хватит. К тому же синяки и разорванное белье. Чистая сто тридцать первая, три, «а», без примесей. Не понимаю, что вас не устраивает-то?

— Все было не так! Вы ничего не знаете! — вдруг закричал молодой человек и зарыдал, спрятав лицо в ладони. Он буквально корчился в судорогах, стонал, завывал и скрипел зубами.

Токарев от неожиданности вздрогнул, мурашки пробежали по его спине. Он вгляделся в страдающего человека и осознал, какой же огромный, непреодолимый ужас владеет им. Ужас и отчаяние, самое страшное, что может случиться с человеком. Ужас не наступившего еще, но обязательного наказания, сопряженного с унижениями и издевательствами. Ад, протяженностью от восьми до пятнадцати бесконечных лет. «Там будет плач и скрежет зубов», — вдруг вспомнилось ему. Вечные страдания, которые начнутся через мгновенье после объявления приговора. Следователь зримо представил запущенный таймер и минутки, скатывающиеся одна за другой в бездну, словно жизнь, по капле вытекающая из молодого, здорового, но уже почти мертвого тела.

— У меня есть только один выход, — чуть успокоившись, сказал Бельмесов. — Я повешусь. Покончу с собой как-нибудь, и всё. Никаких мучений. Николай Иванович, если вы мне не поможете, я просто умру. Я понимаю, что вам совершенно наплевать на меня, так и должно быть. Адвокат встречался с этой потерпевшей, с Натальей, и знаете, что она сказала ему?

— Что?

— Миллион рублей — и она отзовет заявление. Скажет, что была в шоке, наговорила сама не знает чего, испугалась матери. Тогда меня отпустят. Это мой адвокат говорит.

— Так заплатите, какие ко мне вопросы? — Токарев начал злиться, понимая, что парень растревожил его душу и втягивает в свою беду.

— И мама говорит: «Продам квартиру, и откупим тебя». Николай Иванович, у меня отца нет, он погиб, нас у матери трое. Мать работает за копейки, маленькую пенсию за отца получает. Я учусь в колледже. Квартира стоит миллиона полтора, самое большее. Куда нам тогда деваться? Где жить? У меня сестра школьница, а младшей — три. Нет, я не дам ей продать, лучше удавлюсь, — он снова заплакал. — Это моя глупость, мне за нее и отвечать. Мама говорила: не прогуливай, не пей, а я не слушал. По кайфу жить хотел. Мамочка, бедная моя, прости меня…

— Я-то что могу сделать? — Токарев разозлился на себя за жалость к молодому насильнику. — Чего ты от меня ждешь? Вот, смотри, все документы один к одному, не подкопаешься. Теперь еще эти справки. Всё, ну всё указывает на твою вину. Бельмесов, кончай реветь. Если есть что сообщить — говори, а нет — распишись в ознакомлении и в камеру. Ну?

— Я расскажу, как все было, — парень вытер глаза и сосредоточился. — В тот день…

— Восьмого?

— Да, в среду. Мы с ребятами решили задвинуть колледж, договорились у меня посидеть, выпить. Она, Наталья эта, она к пацанам в магазине привязалась. Сам я их дома ждал. Говорила: пригласите, выпить хочется, развлечься. Что-то в этом роде, короче, как-то увязалась и пришла. С виду-то она ничего, на пьяницу не похожа. Нормальная такая, взрослая, общительная. Ни я, ни ребята ее не знали, и вообще она представилась Снежаной.

— По паспорту — Наталия.

— Вот-вот. Мы посидели, выпили, поиграли на компьютере. Смотрим, дело к двум, пора расходиться. Ребята ушли, а эта Снежана осталась. Я подумал: мама часам к восьми только придет; мне Анечку из сада забирать в пять; Верка на продленке до семи, ее мама приводит. Времени полно. А она вроде как сама намекает, что я ей понравился и все такое. Ну, я чего, не мужик, что ли? Пошли с ней в кровать. Я тогда еще обрадовался, что она не девственница, ничего потом замывать не придется. Я презерватив хотел, она говорит: «Не надо, все нормально, я таблетки принимаю». Ну, дело твое. Где-то через час она ушла.

— Около трех?

— Да, наверное. Я решил малость поспать. Что удивительно, буквально через тридцать минут приехала милиция, меня взяли и увезли под автоматами. Маме сразу позвонили, и она приехала вскоре. Анечка в детском саду пробыла до вечера, ее воспитательница привела. Теперь я здесь. Мама плачет все время. Кончилась моя жизнь. Николай Иванович, может быть у нее паспорт поддельный?

— Настоящий. Через месяц ей восемнадцать будет.

— В заключении написаны гематомы на левом плече. Это синяки, что ли?

— Они самые.

— Так синяки-то на левой руке у нее были, когда она пришла. Такие косые, и ссадины — сверху вниз. Ребята их видели, даже спросили откуда.

— И откуда?

— Сказала, на скалодроме получила вчера. Ссадины вроде совсем свежие. Мы удивились: круто, девочка скалодром посещает, спортом занимается. Не то что мы — пиво-чипсы, «Ягуар» — сухарики.

— Действительно странная история получилась. Как-то все слишком гладко и доказательно. Не радуйся давай! Вот скажи ты мне, зачем мне это? Зачем ковырять совершенно ясное дело? Не знаешь? И я не знаю. Все, иди в камеру, думай, вспоминай странные моменты, то, что не стыкуется. Ясно? Убирайся, Бельмесов, видеть тебя не могу. Уведите его!

* * *

Выйдя из СИЗО, Токарев позвонил Солнцеву:

— Алексей Николаевич, что у вас по Свекольникову, или как там его? Так, ага, понятно. Записали? Хорошо. На работе у него не были еще? Нет. А где он работает? Ясно. Я знаю, где это. Давайте, дорабатывайте по соседям, а я к нему на работу заеду, мне по пути. У Сысоева были? И что он? — следователь засмеялся. — Так и сказал? Поросенок! Ладно, вечером договорим. Всё, на связи.

По пути в управу, сидя в своей синей «шестерке», Токарев боролся с собой. Милицейский подход требовал относиться ко всему формально. Набрали достаточное количество доказательств, оценили, передали в суд, закрыли дело. Работы много, вкладывать душу в каждую историю некогда, да и незачем. Разве только в случаях, когда дополнительное рвение сулило дополнительный доход. Так поступали все, так старался поступать и он. Иначе нельзя, иначе надо увольняться. И все-таки иногда какая-нибудь судьба цепляла душу. Он начинал злиться на себя, психовать, но знал, что теперь не откажется и постарается помочь. Когда удавалось спасти невиновного человека и приходило тихое радостное спокойствие, он воспринимал удачу как некую расплату за моменты, когда ему было за себя стыдно. Надо посмотреть, чем можно помочь парню. Скорее всего, она подставила глупого Бельмесова. Примитивно, но жестко. Даже цинично. Цинизм заключается в уверенности, что тупых и равнодушных ментов может обмануть даже несовершеннолетняя девочка. Неприятное заключение. Токарев понял, что именно эта мысль раздражает его в деле Бельмесова.