Как восходящему автору снизить психологические издержки отказа и тем самым повысить шансы на успех? Путем интернализации целей своего писательства. Она должна иметь в качестве цели не что-то внешнее, над чем у нее мало контроля (как публикация книги), а внутреннее и в достаточной мере ей подвластное – например, насколько самоотверженно она работает над рукописью или как часто рассылает ее издателям. Я не утверждаю, что, интернализируя таким образом свои цели, она больше никогда не будет уязвлена, получив письмо с отказом (или, как это часто бывает, не получив вообще никакого ответа). Однако она будет уязвлена не так сильно. Вместо того чтобы хандрить целый год, прежде чем повторно представить рукопись на рассмотрение, она может сократить период хандры до недели или даже дня, и эта перемена существенно увеличит ее шансы быть изданной.

Читатели могут пожаловаться, что интернализация целей на самом деле не более чем игра ума. Настоящая же цель начинающей писательницы, очевидно, в том, чтобы добиться публикации – ей это доподлинно известно, – тогда как я, советуя интернализировать цели касательно романа, предлагаю немногим больше, чем притвориться, будто публикация не была все это время ее целью.

В ответ на это замечание я для начала отметил бы следующее: кто-то, потратив достаточно времени на практику интернализации, может выработать навык не смотреть дальше своих интернализированных целей, сделав их единственными «настоящими». Более того, даже если процесс интернализации является игрой ума, это полезная игра. Боязнь провала – это свойство психики, поэтому неудивительно, что, изменяя наше психологическое отношение к «провалу» (посредством тщательного отбора целей), мы можем повлиять на то, в какой степени его боимся.

Стоики, как я уже объяснял, живо интересовались человеческой психологией и не прочь были использовать психологические «уловки» для преодоления таких ее проявлений, как негативные эмоций. Действительно, техника негативной визуализации, описанная в предыдущей главе, не более чем психологический трюк: думая о том, что все могло быть хуже, мы предотвращаем или обращаем вспять процесс гедонистической адаптации. Тем не менее это чрезвычайно эффективный трюк, если наша цель – ценить то, что мы имеем, а не считать само собой разумеющимся; испытывать радость, а не пресыщение от жизни, какой нам выпало жить, и мира, где выпало обитать.

Изложив все эти подробности об интернализации целей, я обязан признаться. Изучая Эпиктета и других стоиков, я нашел мало свидетельств того, что они выступают за интернализацию целей описанным мною способом. Это поднимает вопрос, использовали ли стоики вообще технику интернализации. Тем не менее я приписал им эту технику, поскольку интернализация целей – очевидный шаг для того, кто, подобно стоикам, хочет заботиться только о том, что контролирует, и сохранять спокойствие, прилагая усилия, которые могут потерпеть крах (во внешнем смысле слова). Таким образом, рассуждая об интернализации целей, я могу быть виноват в искажении или модернизации стоицизма. В главе 20 я объясню, почему у меня нет ни малейших угрызений совести по этому поводу.

Усвоив технику интернализации целей, мы в состоянии объяснить поведение стоиков, которое иначе казалось бы парадоксальным. Они ценят спокойствие, но также считают своим долгом активно участвовать в общественной жизни, что явно ставит под угрозу их покой. Катон, вероятно, вел бы гораздо более спокойную жизнь, если бы не чувствовал себя обязанным бороться с приходом к власти Юлия Цезаря, а вместо этого, скажем, коротал свои дни в библиотеке, читая стоиков.

Однако я предпочитаю думать, что Катон и другие стоики нашли способ сохранять спокойствие вопреки активной общественной жизни: они интернализировали свои цели. Их целью было не изменить мир, а сделать все возможное, чтобы добиться определенных изменений. Даже если их усилия шли прахом, они тем не менее могли спать спокойно, пребывая в уверенности, что добились своих целей: сделали все, что от них зависело.

Практикующий стоик всегда твердо помнит трихотомию контроля, занимаясь повседневными делами. Он не перестает разносить элементы своей жизни по трем категориям: полностью подвластные, находящиеся вне его власти и подвластные отчасти. Явления второй категории – находящиеся вне его власти – он отложит в сторону как не заслуживающие внимания и тем самым избавит себя от напрасных тревог. Вместо этого он озаботиться тем, над чем имеет полную или хотя бы некоторую власть. И занимаясь вещами из последней категории, будет ставить внутренние, а не внешние цели, тем самым избегая немалой доли фрустрации и разочарования.

Один из способов сохранить безмятежность, полагали стоики, – занять фаталистическую позицию по отношению к происходящему. Согласно Сенеке, нужно отдаться судьбе, поскольку «большое утешение – знать, что тебя тащит вместе со всей Вселенной»[158]. По Эпиктету, мы должны твердо помнить, что являемся лишь актерами в пьесе, написанной кем-то другим, а именно Мойрами. Мы не можем выбирать свою роль в этой пьесе, но, какая бы нам ни досталась, должны играть ее наилучшим образом. Если Мойры дали нам роль нищего, мы должны исполнить ее как можно лучше – как и в том случае, если нам поручили роль царя. Если мы стремимся к хорошей жизни, говорит Эпиктет, то должны желать не того, чтобы события соответствовали нашим желаниям, а заставить желания соответствовать событиям: иными словами, «принимать происходящее таким, каково оно есть»[159].

Марк Аврелий тоже придерживается фаталистического отношения к жизни. Поступать иначе – значит бунтовать против природы, а такие бунты контрпродуктивны, если мы ищем хорошей жизни. Если мы отвергаем решения судьбы, говорит Марк Аврелий, то горе, гнев и страх разрушат наш покой. Чтобы избежать этого, мы должны научиться приспосабливаться к среде, в которую помещены судьбой, и делать все возможное, чтобы полюбить людей, которыми судьба нас окружила. Мы должны научиться приветствовать все, что выпадает на нашу долю, придя к осознанию: все, что ни происходит, к лучшему. По словам Марка Аврелия, хороший человек будет «принимать судьбу и то, что ему отмерено»[160].

Как и большинство древних римлян, стоики принимали как должное, что у них есть судьба. Точнее, они верили в трех богинь судьбы – Мойр[161]. У каждой из них своя работа: Клото ткала нить человеческой жизни, Лахесис отмеряла, Атропос перерезала. Как бы люди ни пытались, они не могли избежать судьбы, назначенной им Мойрами[162].