Василий Павлович лишь кисло улыбнулся на бахвальство удачливого соперника, что поджидал их у поворота, приплясывая на утоптанном снегу.

— Случай помог, — отмахнулся Василий Павлович.

— Случай–то случай, да запросто так он не каждому дается. Оно и в жизни так поставлено: одному удача сызмальства светит, а другой, сколь ни ломается, ни горбатится, а все нужду одолеть никак не может. Так говорю, дочка? — обратился к улыбающейся из санок Наталье. — Магарыч с тебя, Палыч. Не откажешься?

— Давай–ка еще на обратном пути потягаемся, — предложил тот, — мой–то все одно ровней идет, и не эти чертовы сани, так сидел бы ты у меня в хвосте, не радовался сейчас, — не сдавался Зубарев.

Ивану интересно и весело было смотреть на отца, который, вырвавшись из домашних повседневных забот, мигом преобразился, помолодел, даже походка стала иной — твердой, легкой. Смешило, как он переживал за случайный проигрыш, пытался доказать преимущество Орлика, размахивал руками, даже притоптывал ногой в расшитом праздничном валенке. И долго еще, может, до самого лета, а то и до следующего года будет вспоминать неудачу, искать виноватых, будучи в душе незлобивым и отходчивым человеком, но всегда остающимся при своем мнении, неуступчивым в малом, пустяшном, и горячим спорщиком по любому поводу. В то же время Иван понимал: проиграй отец в чем–то более важном, что по–настоящему задело бы его, он снес бы все молча, без слов и крепких выражений пережил случившееся, никому не показав кипящих внутри чувств и волнений. Уж так он был устроен, воспитан своим отцом казаться на людях откровенным донельзя, даже чуть простоватым, незамысловатым мужиком, для которого вся жизнь — масленица, а частые неудачи — всего лишь мало значащие неприятности, которые рано или поздно заканчиваются, уходят, и опять горизонт чист и безоблачен. Зато, когда Ивану случалось без предупреждения заходить в комнату к отцу, он видел совсем иного человека: жесткого и напряженно–сосредоточенного, с узким прищуром суровых, не мигающих глаз. Иван даже пугался его такого и, смешавшись, старался быстрее уйти, отложить необходимый разговор на другой раз. Он знал, насколько отцу трудно вести дела, когда каждый, как сегодня на этих скачках, старался обойти, обставить другого, не испытывая угрызений совести, когда, разоряя, пускал по миру такого же купца, как он сам. Таковы были правила игры и мира, в котором они жили.

Пименов так и не дал уговорить себя повторить состязание на обратном пути, и они возвращались уже неторопливой рысью.

— Дай и мне, — взял Иван вожжи из рук отца, вставая на ноги, и попробовал также по удалому свиснуть, щелкнуть кнутом в воздухе. Но это у него плохо получилось, хотя Орлик и так понял, что от него требуется, и перешел на крупную рысь, громко фыркая и недовольно тряся головой.

— Устал он, — дернул сына за полушубок Зубарев–старший, — не неволь его.

Орлик легко взял разгон и, как в первый раз, оторвался от Валета, нагнал все те же злополучные дровни, на сей раз мужик заранее съехал в сторону, освобождая дорогу. Зубаревский рысак лихо пронесся мимо понурой лошадки и помчал дальше все той же широкой, крупной рысью, чуть откинув назад голову, покусывая металлические удила. Иван оглянулся и увидел, что Пименов не выдержал, хлестанул своего Валета и погнал следом, возможно, опять надеясь на удачу и новую победу. Но уже перед самым поворотом к городу под копыта Валета попался ледяной катыш, или он оступился и при этом сбоил, перешел с рыси на резвый галоп, нещадно дергая легкие санки, грозя их перевернуть, оборвать постромки, и Василий Пименов что есть сил навалился, натянул вожжи и с трудом сдержал разбежавшегося жеребца, заставил его перейти на шаг.

Теперь уже хохотал Василий Павлович Зубарев, хлопая снятыми рукавицами одна о другую.

— Чего, Васька, — кричал он понуро правившему к ним другу, — получил свое?! Проиграл парню моему! Проиграл! А? Каков у меня Иван?! Теперь тебе придется ему магарыч ставить.

— Да, вишь, Валетка сбоил, запнулся малость. Подфартило тебе, а то бы все одно достал твоего молодчика. Я уже и догонять начал… — оправдывался Василий, отирая взмокший лоб. А Наталья выглядывала из–за отца веселая и озорная, и тоже чего–то выкрикивала, но ее не было слышно за басовитыми, раскатистыми словами Пименова–старшего.

Порешили все вместе заехать в ближайший трактир отобедать, но Наталья наотрез отказалась, стесняясь признаться, что ни разу не бывала в подобном заведении, а потому поехали в дом к Пименовым, где уже стоял накрытый праздничный стол, и поджидали лишь хозяина с дочкой. Через час Иван с Василием Павловичем, изрядно подзахмелевшим, разговорившимся, вспотевшим от домашнего тепла, насилу отнекались от предложения хозяев остаться, посидеть еще, вышли со двора, отвязали нетерпеливо перебирающего ногами Орлика. Как только тронулись, Василий Павлович похлопал сына по широкому, уже почти мужичьему плечу и, кивнув на дом Пименовых, спросил:

— Чего, Наталья тебе поглянулась? — и, не дожидаясь ответа, продолжил, — значит, скоро свататься поедем. Добрая девка…

В кабинете тобольского губернатора Алексея Михайловича Сухарева сидели в мягких креслах генерал–майор Карл Иванович Киндерман и поручик Гаврила Алексеевич Кураев. Сам губернатор прохаживался по кабинету, время от времени подходя к столу и бросая взгляд на полученное сегодня утром донесение с передового казачьего поста. В нем сообщалось, что в степи пришли в движение джунгарские племена и подошли вплотную к казачьим укреплениям. Дозорные насчитали более тысячи всадников, вооруженных копьями и луками, и полагают, что это лишь часть воинов, а главные силы еще на подходе. Посему у губернатора спрашивалось, как быть казачьей заставе, в которой не было и сотни человек.

— Что скажешь, Карл Иванович? — посмотрел Сухарев на генерала, преспокойно посасывающего мундштук погасшей трубки. — Побьют джунгары казаков и у нас с тобой разрешения не спросят.

— У меня нет приказа выступать с вверенными мне полками, — хладнокровно отвечал Киндерман, ни одним мускулом не выдавая свое отношение к происходящему.

— Значит, ждать будем, пока эти джунгары, а с ними и киргизцы, до Тобольска доскачут? Так получается? Они нас кругом обложат, а ты будешь распоряжения ждать?

— Я есть человек военный и жду приказ, — словно на плацу, монотонно и невыразительно пробубнил генерал.

"Эх, немец — он немец и есть", — подумал Сухарев и повернулся к поручику Кураеву за поддержкой.

— А ты что скажешь, Гаврила Алексеевич?

— Нельзя им позволить русскую землю поганить, — Кураев соскочил с кресла и бросил косой взгляд в сторону генерал–майора, — я надеялся найти его превосходительство на боевых позициях, а… застал в теплом кабинете… — он хотел еще что–то добавить, но сдержался и сел обратно в кресло.

— Мне есть приказ стоять нахт Тобольск, — неожиданно заволновался Киндерман и с силой ударил трубкой по столу, отчего пепел, перемешанный с табаком, высыпался на зеленое сукно, но он даже не заметил этого и продолжал, — если вы, молодой человек, — он резко повернул голову к Кураеву, — привезли бы мне приказ выступить, то мой конь уже скакал бы через степь, и солдаты раз–раз следом. Есть приказ? Нет приказ.