Он мне никто. Не родственник, тем более не друг, но отчего-то я стала переживать за парня по имени «Никто» так же, как и за любимого дедушку.

Просто душа внутренне кричала. Вопила о помощи! Приказывала немедленно взять себя в руки и помочь.

Что тут скажешь. Неужели я… Не может быть. Влюбилась.

А ведь это, в принципе, невозможно. После первого горького опыта в принуждении к близости с мужчиной. Нет, не с одним, как вы помните, а с тремя одновременно. Против воли. Без капли человечности с их стороны.

* * *

Он был слаб. Бледный, как мел. Но тяжелый, словно полевой трактор. Не знаю, каким таким чудом, но я дотащила мужчину до соседнего домика, к бабе Маше.

Хорошо, хоть парень был в сознании и сам передвигал ногами. При этом что-то бубнил, мол: «Не трогай меня, я тебя раздавлю своим весом. Мне просто нужно выспаться – и всё пройдёт». А сам держался за левый бок, периодически матерился, скрипя зубами, прихрамывал. Впечатление такое, что ему было больно!

Мои опасения подтвердились. Уложив парня в постель, мы с бабой Машей задрали его футболку до самой груди. И… одновременно вскрикнули, закрыв рот ладонями.

Рана. Жуткая, кровавая. Уже потемневшая, будто с гнилью внутри – она воспалилась.

После того как мы избавили незнакомца от повязки, что пропиталась темно-красной жидкостью, мне стало дурно вдвойне.

– Ш-ш-ш, милая, сейчас осмотрим, промоем, наложим новую повязку. Дела серьёзные, но не смертельные. Пришла бы на час позже, начался бы сепсис. Но хорошо, что у старой бабки имеется эффективное лекарство.

Соседка пыталась меня утешить. Я ей верила и знала, что она поможет. Местные жители называли Марию ведьмой и обходили её избу десятой дорогой. Но я с ними была абсолютно не согласна. Я её очень любила. Как родную маму.

– Аль, а ранение-то пулевое, – прошептала баба Маша, осторожно осматривая рану. – Навылет прошла… – Мужчина в этот момент лежал без сознания. – Бандюк он. Слышишь?! Чует сердечко. Ты с ним поосторожней. Мало ли… очередной сбежавший зек. Помнишь, месяц назад Катьку нашу, Царство ей небесное, – перекрестилась, – зарезали в собственной постели и обобрали до последней крошинки.

– Помню.

Мороз побежал по коже, и я поежилась, обхватив себя руками.

Как такое можно забыть?

– Так что не глупи. В шею гони. И ментам звякнуть надо.

– Не надо! – рефлекторно схватила её за запястье, сжала, с мольбой в глазах взглянула в её чёрные, как угли, бездонные омуты. – Я видела его документы. Он простой рабочий. Проездом. Говорит, на заработки в город ехал да заплутал. Он мне дом помогал чинить. Может быть, поранился. С крыши упал.

– Ну смотри, – бабушка заботливо погладила меня по голове. – Боже! Спаси и сохрани нас от всякой беды да нечисти поганой, – еще раз перекрестилась. – Аминь.

Промыв рану специальной настойкой из целебных трав, наложив чистую марлевую повязку, баба Маша оставила нас с потерпевшим наедине и напоследок добавила:

– Травку три раза на день прикладывай. И будет твой любовничек как новенький.

Я просидел над её кроватью до утра – так и не смог уснуть. Стоя на коленях перед девушкой, держал ее за руку, смотрел в бледное, заплаканное личико, охранял её сон теплом, что передавалось через наши ладони. Периодически она дёргалась во сне, хныкала, звала маму… Я утешал малышку как мог. Я целовал её маленькие пальчики и мысленно рыдал вместе с ней.

Падла.

Всё-таки сделал ЭТО.

Я не знал, но догадывался. А теперь, после слов Али, убедился окончательно.

С рассветом не выдержал. Набросив на себя толстовку с капюшоном, выскочил вон из дома и двинулся вглубь деревни, взглядом отыскивая дом с красной крышей.

Нашёл я его быстро. Он был самым большим и самым новороченным среди остальных допотопных, унылых лачужек. Вмазав ногой по калитке вместо стука, без замешательств вошёл. Тарас сидел во дворе на крыльце домишки и курил, закатывая глаза от каждой затяжки. Помятый на вид и потерянный. В застиранной майке и потертых галошах, с кусками грязи на подошве.

– Эй, Тарас. Дело есть, – сказал твёрдым басом, сокращая дистанцию уверенными шагами.

Этот кусок дерьма самодовольно хихикнул, а затем со свистом зевнул:

– Знал, что ты придешь.

– Да, деньги нужны. Так что там за работка? – я держался из последних сил, чтобы не выбить из его туши всю гниль. Здесь и сейчас. На месте. Нет, я обязан сделать это чуть позже. А то слишком много свидетелей. Даже у кустов есть уши. Мне сейчас это ни к чему.

Раздавив бычок грязной галошей, Тарантул подошел ближе. Снизив тон до минимума, присвистнул:

– Дело незаконное, но выручка приличная. Нужно всего лишь наведаться в один домик в соседнем посёлке. Хозяин – местный голова. Нехороший такой тип, невинный народ обдирает. Всё, что сможешь унести, твоё.

– Согласен.

Честно, не удивился его предложению. Что ещё можно ожидать от такой падали? Не одуванчики же предложит сажать у своей бабки в палисаднике? Или козочек доить?

– Упырь нам тачёнку подгонит, ближе к вечеру выдвигаемся. Что скажешь? – ухмыльнулся кривыми зубами, протянул руку для рукопожатия. Клянусь, я бы ее одним пальцем напополам щёлкнул, но опять же сдержался. Сила воли, спасибо ей большое, какая-никакая, но держала мой истинный облик в загоне. Тюрьма научила. Терпеть. И ждать. Был бы моложе – разодрал на объедки и свиньям в свинарнике скормил мразь эту вонючую и дружков таких же гандонов, всех до единого на фарш бы перемолол.

Впился в кисть железной хваткой, сжал так сильно, что суставы щелкнули. Взгляд серьёзный, холодный. Глаза в глаза своей цели. Как на ринге. В схватке до последнего удара сердца.

– Вот это сила! Хорош, мужик. С тобой не соскучишься. Рад знакомству. Ну давай, в восемь вечера встречаемся на этом же месте.

Я понял, что перестарался с «приветствием», так как у Тарантула по цвету уже вся рожа превратилась в раскаленное шило. Хоть бы он ничего не заподозрил о моих истинных намерениях.

Окей. Брезгливо вытер руки о штаны и спешно испарился.

Жду не дождусь. Писец как меня ломает.

Ну что, мужик, настало время выгулять внутреннего быка.

* * *

До вечера я просто бродил по здешним окрестностям. Поработал немного в поле, прогулялся, ибо не хотел возвращаться домой к Але. Боялся сорваться. Стоит лишь еще раз увидеть её слезы, услышать её нечеловеческий плач… И я больше не я, а беспощадная машина для убийств.

Смотрел на ту тварь с черными кривыми зубами и синяками на роже от курева и мысленно представлял, как он своими грязными руками марает мою девочку. Нет, не хотел об этом думать, приказывал разуму притормозить, не накручивать. Но мысли… они неслись сами по себе, рисуя в голове страшные картины, как эти скоты её били, как ставили на нежном теле уродливые шрамы и ссадины, отчего бык внутри меня сатанел еще пуще.