Возник ли этот образ в момент нашей встречи? Не могу вспомнить. Возможно, мне только так кажется, когда я теперь вспоминаю об этом.

Я ответила ему, что со мной все в порядке, просто слегка оступилась.

— Тогда, может быть, войдем? — сказал он так просто, как будто мы были давно знакомы.

В храме ярко горели свечи. Золоченая статуя Будды мерцала в их дрожащем свете, подобно фениксу в пламени погребального костра. Меня подвели к свободному месту за ширмой, и я встала на колени, чтобы молиться. Встал ли он около меня? Нет, он отошел в сторону. Я закрыла глаза и запретила себе волноваться. Возможно, он просто был очень осмотрительным. Песнопения были такими громкими, а народу в храме так много, что я не могла сосредоточиться.

Позже, уже собираясь уходить, я услышала его голос:

— Вот. Это для вас. — Он стоял так близко, что его ярко-красная одежда касалась моих рук. Он протянул мне ветку аниса; засохшие листья были мягкими и коричневыми, как одеяние монаха.

Этот слабый священный запах… Я не хочу, чтобы что-нибудь напоминало мне его. Всякий раз, когда мы с Канецуке отправлялись в поездки, мы писали друг другу стихи на листьях аниса. Это были наши тайные послания, суетные и полные намеков. Мы клали их не на алтарь, а на раскрытые ладони друг друга.

Мои глаза наполнились слезами, я смахнула их рукавом и поблагодарила этого человека. Что он обо мне подумал: что я сентиментальна или неуравновешенна? Может быть, он привык к чрезмерным выражениям благодарности со стороны женщин старше себя? Однако по его взгляду я поняла, что он скорее встревожен, чем польщен. Он кивнул и вышел.

Когда служба закончилась, я не увидела его. Я спустилась по лестнице среди шумной, многоцветной толпы. Мне удалось найти провожатого, чтобы меня отвели в предназначенную для женщин часть монастыря. Отведенная для меня комната была маленькой, но мат на полу толстым, а вода в кувшине достаточно теплой. Я очень устала. Сквозь тонкую перегородку было слышно, как препирались две женщины. Одна хотела уехать на следующий день, потому что была утомлена и истратила на оплату служб и молений все, что могла себе позволить, а другая желала остаться.

Вошла моя горничная. Постоянно извиняясь, она предложила мне каштаны и фрукты. Ее глаза покраснели от слез, а халат был так измят, как будто она несколько дней спала в нем. Я выразила ей свое сочувствие (ведь я слышала от священника о несчастном случае), и она приняла его с благодарностью. Но ничего больше о своих неприятностях она мне не рассказала, а я не стала расспрашивать, хотя любопытно было услышать, что именно произошло.

Утром меня разбудил звон колоколов. Пока служанка причесывала меня, я съела жидкую кашу. Она сказала, что ночью выпал небольшой снег, но сейчас небо ясное, солнце припекает, и на восточном крыльце тают сосульки. Мне не терпелось осмотреть сады, и я попросила принести мне какую-нибудь подходящую для прогулки по саду обувь. В тот момент, когда я вышла, дверь соседней комнаты открылась, и оттуда вышли две женщины. Одеты они были по-дорожному. Значит, последнее слово осталось за той, которой все надоело. Я решила, что это та из них, которая была выше ростом и одета в черный плащ.

— Будьте осторожны с огнем в комнатах, — сказала она мне, проходя мимо. Да, это она, я узнала ее голос. Но что она хотела сказать? Предостеречь или испугать? Я решила отнестись к этому как к дружескому предупреждению и поклонилась без тени высокомерия, в то время как они проскользнули мимо.

В саду я замерзла, даже тени от кедров казались голубыми от холода. Я согревала пальцы в рукавах своей одежды. В морозном воздухе мое дыхание напоминало дыхание дракона, изрыгающего клубы дыма.

Были слышны журчание реки и разговор священников, которые шли из трапезной к храму. Я найду нужное мне дерево, вернусь к себе в комнату и лягу, укрывшись своей одеждой. Слишком холодно было на открытом воздухе, к тому же я думала, что человек, встреченный мною накануне, уже уехал. Я поймала себя на мысли, что думаю о том, как выглядит его экипаж, простой он или роскошный, и какой дорогой он поехал.

Дерево, которое я искала, оказалось не таким, как мне запомнилось: не очень высоким и с менее гладкой корой. Может быть, я спутала его с дикой вишней, под которой мы с Канецуке лежали в лесу на берегу реки. Я подняла голову и посмотрела в бездонное небо.

Снег лежал и на толстых ветвях дерева, и на тонких веточках, сплошь покрытых красными почками. Два года назад мы стояли под этим деревом, Канецуке и я. Были сумерки и очень холодно, издалека доносились звуки флейты.

Почему так волнуют звуки флейты в тишине зимней ночи? Мы пытались описать их. Потом припоминали имена знаменитых флейтистов, в семьях которых это искусство передавалось из поколения в поколение, от отца к сыну, пока не дошли до Инакаедзи, чье имя означало «Своего не отдам».

— Такое имя очень подошло бы тебе, — сказал Канецуке, и это мне польстило. Однако позже я много думала о том, что он имел в виду — особенности своего или моего характера?

Снова слезы. Неужели я отправилась в поездку, только чтобы плакать? Это меня раздражало. Я пошла назад, в гостиницу, ноги у меня так замерзли, что ничего не чувствовали. В вестибюле, снимая уличную обувь, я услышала знакомый молодой голос.

— Выходим так рано? — Он дразнил меня, ведь была уже середина дня.

Он был одет в халат с синим китайским узором и широкие шаровары с кружевами, его лицо казалось еще моложе, чем накануне вечером.

Я опустила глаза, чтобы он не заметил красных кругов вокруг них.

— Я думала, что вы уехали, — сказала я и тут же пожалела об этом.

— Я уеду не раньше чем через два дня, — ответил он. — Сейчас неблагоприятное время, чтобы ехать на северо-запад.

О, значит, он поедет по дороге в Нару, а может быть, и дальше, в Юдзи или прямо в столицу. Мне не оставалось ничего другого, как спросить его об этом.

И я спросила — в моем распоряжении было мало времени. Пока мы прогуливались по галерее (он предложил мне свое общество, а я не видела причин отказываться), он рассказал, что живет в Пятом районе со своими родителями, занимает должность в Министерстве по делам центральных областей в Бюро предсказаний. Он только что возвратился из Китая, где учился.

— О, у вас должны были быть приключения, — сказала я. — Как я завидую вашей свободе!

Он с любопытством посмотрел на меня, как будто свобода — исключительная прерогатива мужчин.

— Приключений было совсем немного, я слишком занят книгами и палочками для гадания.

— Значит, вы можете предсказывать будущее?

— Нет. Я не обладаю такой способностью, — ответил он так серьезно, что меня это позабавило. — Но я могу предсказать, — он улыбнулся, — что очень скоро вам станет холодно и вы проголодаетесь. Может быть, встретимся после того, как вы отдохнете?

Он проводил меня до женской половины монастыря. Придя к себе в комнату, я прилегла, закутавшись в халаты, но все равно дрожала. Потом встала, умылась, съела жидкую рисовую кашу и несколько соленых слив. Служанка принесла мне бумагу и чернильницу, и я написала свои моления — за Канецуке, за сына и его отца. Как бы я хотела иметь возможность вознести за каждого из них тысячу молитв! Но мои средства не позволяют подобных расходов.