— Ну, понятное дело, — покладисто кивнул Женька, отлично понимавший, что говорит она это не со зла, а потому что просто-напросто перебрала с алкоголем и сейчас испытывает если еще не похмелье, то уже его первую стадию. — Пойдем на улицу, постоишь с чемоданом, я тачку поймаю.

Квартира ей понравилась — в ней не пахло многочисленными постояльцами, а постельное белье на кровати оказалось абсолютно новым, как и полотенца в ванной и кухне.

— Леон молодчага, — сообщил Женька, заглянув в холодильник, — тут перезимовать можно. О, даже текилу твою любимую где-то раздобыл, — стукнув дверками навесного шкафа, поделился он. — Давай-ка, дорогая, махни соточку — и поспи. Сделать тебе?

Коваль помотала головой — пить больше не хотелось, спать — тоже.

— Я в душ, а потом пойдем погуляем?

— Куда погуляем? Вечер на дворе.

— Ты темноты боишься? — насмешливо спросила она, открывая дверь в ванную.

— До завтра не дотерпишь?

— Зачем? Вполне годится сегодня.

«Ну хоть не на кладбище собирается, и то хорошо», — со вздохом подумал Женька, открывая окно, чтобы немного проветрить. В последние визиты на родину Марина уже не считала городское кладбище главным местом, и Хохол думал, что это потому, что всякий раз ей предстояло неминуемо встретиться там с собой. А что ни говори, видеть собственное изображение на могильной плите — вещь не слабая даже для человека с такой силой духа, как у Марины. Хохла самого до сих пор передергивало от этого зрелища — вот она живая рядом и вот — почти живая смотрит с плиты с выбитыми датами рождения и смерти. Тут у кого угодно снесет крышу…

Марина шумела водой в душевой кабине, и Женька вдруг захотел вломиться к ней и взять прямо там, наказывая за все, что она вытворяла сегодня. Он любил смотреть на ее искаженное страстью и болью лицо — в такие моменты возвращалась та Коваль, которую он полюбил, а не эта холеная блондинка с идеальной кожей и выверенными до мелочи манерами. Его женщина могла появиться в кожаных брюках и черной обтягивающей трикотажной майке, надетых на голое тело, перед толпой отмороженных быков с ножами и пистолетами в карманах и не сомневаться, что никому и в голову не придет, что она — баба. Эта же всегда безукоризненно одета, тщательно накрашена и ни за что не позволит себе грубого слова на людях. Как Марине удавалось столько лет играть роль, Женька не понимал. Он видел, как ей тяжело, как из-под деловых костюмов и вечерних платьев рвется его бесшабашная Коваль, и как ей трудно совладать с собой, прежней. И только наедине с ним, в постели она становилась такой, как была раньше.

Хохол решительно взялся за ручку двери и, когда открыл ее, из-за запотевшего стекла кабины услышал насмешливое:

— Что-то ты долго. Я уж думала, что не придешь.

— Сука! — рванув на себе майку, рявкнул он. — Убью же сейчас, ведь знаешь! Зачем дразнишь?!

— Затем и дразню… ты ведь понимаешь…

На улицу она его все-таки вытащила, несмотря на сопротивление. Женька отговаривался как мог, но Марина была неумолима:

— Мы недолго, просто пройдемся чуть-чуть по центру, и все. Я не была здесь больше года.

— Страшная потеря, — пробормотал Хохол и незаметно сунул в карман джинсов «финку», которую всегда провозил в багаже.

Марина стояла перед зеркалом в коридоре и укладывала волосы. Хохол с удивлением отметил, что на ней, вопреки обычаю, джинсы и футболка с тремя пуговками на груди, а на ногах — босоножки на каблуках. Морские купания пошли на пользу — хромота временно исчезла, такое бывало после курсов реабилитации, и Марина использовала это время, чтобы вернуться к любимой обуви на шпильках. Потом, когда действие массажа и процедур ослабевало, она снова возвращалась к плоской подошве. Белые джинсы и высокие каблуки босоножек пробудили у Женьки вполне определенные воспоминания, но Коваль, перехватив его взгляд в зеркале, улыбнулась и отрицательно покачала головой:

— Передохни немного, сердечко не выдержит.

— Куртку возьмешь? — Он потянулся к чемодану и вынул тонкую джинсовку, заодно прихватив и свою. — Ну что, готова?

— Вполне.

— Только договариваемся сразу, — задержав ее на пороге, предупредил Женька. — Ты не рыдаешь у здания МБК, поскольку мы, ясное дело, туда пойдем, да?

Она смерила его взглядом и процедила:

— Вот не думала, что ты спустя столько лет продолжаешь ревновать меня к мертвому Малышу. Бред какой-то.

— Ну, бред или не бред, это мое дело. А ты пообещай, иначе с места не сдвинусь.

Она пожала плечами и взялась за дверную ручку:

— Значит, пойду одна.

Хохол схватил ее, поднял и придавил спиной к стене так, что ей пришлось закинуть ноги ему на бедра.

— Не пойдешь. Никуда не пойдешь без меня… — Дыхание его участилось, губы нашли кожу в вырезе майки, и Коваль застонала:

— Не надо… не сейчас, пожалуйста… я обещаю тебе все, что хочешь… — и он мгновенно опустил ее на пол:

— Так бы и сразу. Идем.

Ночной город ничем не отличался от Бристоля, например — разве что звуков порта тут не было. Они дошли до набережной и побрели вдоль, с любопытством рассматривая многочисленные открытые кафе, в которых было полно народа, играла музыка и кое-где даже пели вживую.

— С ума сойти… — останавливаясь у парапета, чтобы закурить, сказала Марина. — Жизнь-то и ночью продолжается.

— А ты думала, одни бродить будем?

Женька облокотился на парапет и смотрел вниз, в темную плещущуюся у гранитной стены воду. От реки пахло рыбой и подгнившей травой, но этот запах был совершенно иным, чем в Англии.

— Ты заметила, что здесь даже вода иначе пахнет? — спросил он, глянув на курившую жену.

— Что? Нет, не заметила. Это у тебя ностальгия просто.

— Жалко, что вернуться невозможно, — тихо сказал Хохол, не отводя взгляда от воды, — я б вернулся.

— Куда? Кто тебя здесь ждет? И что ты тут станешь делать? Пойдешь к Ворону на побегушки? — насмешливо спросила Марина, разглядывая тлеющий кончик сигареты.

— Зачем к Ворону? У меня есть ты.

— Да? Забавно. А не ты ли орешь вечно, чтобы я не смела даже думать о поездках сюда? — затягиваясь дымом, поддела она. — А тут, глядите, разговорился — «вернулся бы! — передразнила Марина, глянув на мужа искоса. — Мечтатель. Не надо было тут резню Варфоломеевскую устраивать.

— Ты не хуже моего знаешь, как все было — разнюхала ведь, хоть я и запретил. Я не мог иначе, понимаешь? Не мог. Это была моя вендетта.

— Ой, да перестань ты, сицилиец недоделанный! — поморщилась Марина и бросила окурок в урну. — Вендетта! Тоже мне — кровник нашелся. Да ладно, что об этом теперь — все сделано уже, ничего не вернешь. Бесит, что от меня скрывал столько времени.