— Спасибо за подаренную радость, Мишель. Я, пожалуй, пропущу ужин — иначе все заметят, как я счастлива. Верно?

— Еще как верно!

— Не пугайте меня… Он ничего не заподозрит?

— Конечно, нет. Идите с миром и ничего не бойтесь… девочка моя.

Она послала мне воздушный поцелуй и быстро пошла к лифту. Я чувствовал себя таким усталым и старым, что даже пробормотал: «Остановись! Все это тебе больше не по силам!»

Я вернулся к себе, тяжело приволакивая ногу, решил, что тоже не пойду ужинать, сел и тщательно записал наш разговор. Когда речь зашла о Жонкьере, Люсиль решила сменить тему. Все ясно как божий день. Но мне нет дела до смерти Жонкьера. Главное, что она меня любит!

Я в который уже раз не смогу заснуть. Как интерпретировать слова Люсиль? Я принюхиваюсь, тыкаюсь в них носом, как старый недоверчивый лис. Виновна? Невиновна? Не могу решить. Председатель наверняка изрек бы: «Признана виновной!» Я же заявляю: «Оправдана, ибо сомнения толкуются в пользу обвиняемого!»

Где-то звенит звонок. У меня так натянуты нервы, что слух обострился до предела. Возможно, председателю понадобились услуги Клеманс. Если он, не дай бог, совсем сляжет, я лишусь общения с Люсиль и моя и без того нелепая жизнь станет совсем невыносимой. Да, именно так. Я храбрился и сам не понимал, как сильно боюсь смерти. Боюсь настолько, что готов ухватиться за соломинку. Любовь? Ладно. Почему бы и нет? Наступает «час волка», когда любая мысль причиняет боль. Я выдохся, но не могу оторваться от своего дневника. Что нам сулит будущее? Бог весть… лучше об этом не думать.

09.30.

Клеманс:

— Вы сегодня бодро настроены, мсье Эрбуаз. Не то что этот бедняга Вильбер. Язва совсем его замучила. Сегодня ночью он снова меня вызывал. Я все время повторяю: «Знаете, мсье Вильбер, вам станет легче, если перестанете травить себя тоннами лекарств!» — да где там… Он ведь упрям как осел, тут уж ничего не поделаешь. Между прочим, мсье Вильбер в ужасных отношениях с сыном — если его можно так назвать! — тот вечно прибедняется, клянчит деньги… Раньше старики — к вам это не относится, мсье Эрбуаз! — были куда счастливей, потому что никто не пытался искусственно продлевать им жизнь, а теперь их превратили в идиотов.

Когда Клеманс так расходится, лучше ее не перебивать, но сегодня она меня раздражает. Я жажду остаться в одиночестве и начать избывать мертвое время, оставшееся до вечера. Состояние глухой безнадежности, в котором я так долго пребывал, было по большому счету куда менее мучительным, чем сегодняшнее лихорадочное ожидание. Я пытаюсь вспомнить, что чувствовал перед свиданиями с Арлетт, и мне кажется, что тогда все было иначе. Начнем с того, что между нами никто не стоял. Арлетт не была запретным плодом. Я наслаждался восхитительным ощущением свободы. Моя любовь была мирной, удобной, полной уверенности в завтрашнем дне. А вот с Люсиль…

Нет, смерть не гонится за мной по пятам, но срок уже отмерен, а я глупо, попусту трачу бесценные часы и хожу по кругу в ожидании момента, когда смогу снова обнять ее. Едва сойдясь, мы снова расстанемся, и так будет завтра и послезавтра… час в оазисе любви и двадцать три — в безводной, безжизненной пустыне разлуки!

Вектор моего внутреннего бунта изменился — его провоцирует не скука, а нетерпение, — но суть осталась той же: я никогда не призна́ю себя стариком!

22.00.

Она пришла. Мы не работали. Сидели, держались за руки и много говорили. Наше прошлое было первым взаимным даром. Возможно, каждый слегка приукрасил свое, чтобы сделать его более ценным. Мы поведали друг другу о наших разочарованиях и страданиях, и в этом была доля самолюбования, как если бы лукавая судьба уберегла нас от испытаний, чтобы отдалить триумфальную коду. Любовь подобна поиску Грааля — даже в том случае, когда доблестный рыцарь вместо копья опирается на трость!

Радость узнавания любимой женщины… Ты слушаешь, угадываешь некоторые черты ее характера. Она в отличие от меня не склонна к самоанализу и бесконечному самокопанию. Она прямая, энергичная, простая и резкая. Я — третий мужчина в ее жизни, тот самый мужчина! Ее женский ум занят конкретным делом — она решает, как наилучшим образом организовать нашу жизнь. Этот маленький зал нужно будет в самом скором времени открыть для посетителей. Мы не сможем затянуть работу по упорядочиванию и классификации книг. Так где же мы будем видеться? Уж точно не в пансионе, об этом и речи быть не может! Значит, в городе? Не займусь ли я поиском какого-нибудь маленького кафе или чайного салона, где бывают в основном туристы?

«Главное для меня, чтобы мы виделись каждый день». Она сумеет высвободить время. Если понадобится, «скормит» своему церберу снотворное.

— Он и так его принимает, — замечаю я.

— Я удвою дозу, — обещает Люсиль.

Она, конечно, преувеличивает, чтобы доказать мне свою любовь. Я тороплюсь внести коррективы: не стоит, мы должны быть осторожны, чтобы муж ничего не заподозрил.

— Хорошо, что у вас хватает благоразумия на нас двоих. По-моему, я заслужила поцелуй, Мишель, — в качестве компенсации.

Она жаждет ласк, как женщина, которой долго пренебрегали. А я?.. Что ощущаю я? Былые чувства вернулись, хотя пыла в них, конечно, поменьше. Тело Люсиль осталось гибким и упругим, я нежно обнимаю ее за тонкую талию, но пока не решаюсь даже подумать, что эта женщина принадлежит мне. Не стоит торопиться, пусть отношения развиваются неспешно. Я старомоден и не готов нарушать приличия… без внутренней борьбы. Ее поцелуи волнуют меня, они чисты, даже наивны, в них есть юная самозабвенность. Я почти готов взмолиться: «Не так быстро! Я за вами не поспеваю!» Час пролетел, как единый миг, нам пора расставаться. Мы на пять минут возвращаемся к работе над каталогом, целуемся и «надеваем» на лица благопристойно-непроницаемое выражение.

— Я нормально выгляжу?

— Безупречно!

Можно появляться на людях. К нашему живейшему удовольствию, Вильбер к ужину не выходит. Мы сидим за столом, и самые простые слова и обыденные фразы наполняются тайными смыслами, сквозь банальности проступает нежность. Мы обсуждаем новую пансионерку, занявшую покои Жонкьера. Миссис Алистер привезла с собой три чучела кошек и дни напролет с ними беседует.

— Боже, как мне жаль всех этих несчастных, — вздыхает Люсиль. — Страшно подумать, что и мы могли бы уподобиться им, если бы…

Она накрывает мою руку ладонью, шепчет: «Спасибо, Мишель» — и заводит разговор о сестре, которая живет в Лионе, и брате — он инспектор почтового ведомства. Я начинаю представлять себе окружение Люсиль, хотя «темные места» еще остаются, как на снимке в ванночке с проявителем… Она пока ни слова не сказала о своем раннем детстве. Я должен знать о ней все, чтобы заполнить долгие часы одиночества. Скарлатина и свинка интересуют меня ничуть не меньше ссор с Рувром. Я тороплюсь завладеть мыслями и воспоминаниями Люсиль и открыто заявляю о своих претензиях.

— Я вся в вашей власти, Мишель.