У маркграфа не было времени на размышления, и он ответил:

— Исполню, как сказано. — И спросил: — Что с ними делать?

— Скажешь, что они обвиняются в измене государю, приставишь к ним барона Хельмута и скажешь, чтобы гнал в Майнц. Оттуда я их отправлю в Италию к войску.

— Всё ясно, ваше величество, — ответил Деди и посмешил к воинам.

Император вновь позвал Ламберта.

— Барон, иди следом за маркграфом. Как только он арестует саксонцев, вернёшься и доложишь.

Ламберг молча последовал за Деди. Через минуту-другую Деди и воины были в роще. Император видел их, пока их не скрыла тьма. Время текло медленно. Генриху показалось, что прошла вечность, а Ламберг всё не возвращался. Он уже подумал, что совершил ошибку. Надо было с ходу навалиться всей силой, захватить караван, а тех, кто при нём, предать мечу. Но ход мыслей оборвался. Генрих услыхал звон мечей, а вскоре появился Ламберг.

— Ваше величество, там сеча! — крикнул он. — Россы защищают караван людей маркграфа.

Генрих, как истинный воин, крикнул: «За мной!» — и повёл воинов и приближённых к каравану.

Там всё случилось не так, как задумал Генрих. Когда отряд Деди приблизился к каравану и он огласил волю императора, ему возразил камергер маркграфа барон Вольф:

— Иди и скажи Генриху, что у нас нет императора. Мы слышали, что он низложен. И нет над нами его воли.

— Вы ещё и оскорбляете императора! — Деди обнажил меч и крикнул своим воинам: — Взять их!

Вельможи маркграфа Штаденского развели костёр в стороне от воинов россов, дабы не беспокоить верблюдов. И Деди воспользовался этим, окружил саксонцев. Но, как он потом скажет, всё испортил камер-юнкер маркграфа Генриха Саксон. Он знал славянскую речь и крикнул:

— Тихон, ратуй!

Сотский Тихон, что стоял во главе полусотни Евпраксии, был всегда готов к тому, чтобы обнажить меч, кого-то защитить, на кого-то напасть. Он крикнул: «Други, за мной!» и в мгновение ока полусотня русичей была близ немцев, взяла их в хомут.

— Тихон, оборони нас! — вновь раздался крик Саксона.

С обнажённым оружием, прикрываясь щитами, русичи двинулись на воинов Деди. И зазвенели мечи. Но хомут затягивался всё туже. И Деди понял, что его воинам грозит гибель, потому как могучим россам, защищённым червлёными щитами, ничего не стоило их уничтожить. И Деди крикнул:

— Стойте! Мы не будем сопротивляться! — И первым убрал меч в ножны.

Люди маркграфа Генриха попытались вырваться из кольца воинов императора, но всюду натыкались на выставленные мечи. И тогда сотский Тихон дерзнул отобрать у них оружие, приказал своим воинам:

— Избавьте их от мечей!

Стена пред немцами сомкнулась, щиты, мечи, суровые лица. И голос Тихона, понятный всем:

— Бросай оружие!

И простые воины положили на землю мечи. Они не хотели драться с россами, не затем их посылали в рощу. Но маркграф Деди и вельможи убрали мечи в ножны, считая для себя зазорным бросать их на землю.

А в это время в роще появился отряд воинов во главе с императором. Они налетели на русичей. Но никто из ратников Тихона не оплошал, и началась настоящая сеча. Сам император кружил на коне, нанося удары по щитам россов, но они умели защищаться от всадников, знали, что конный воин перед пешим со щитом уязвимее. Коня пешему легко достать и поразить. И многие кони были повержены, а всадники оказались на земле. Одни из них были придавлены конями, другие стали добычей русичей. Тихон и его воины вытеснили отряд императора на опушку рощи. Сам император едва избежал гибели, когда перед ним возникли два рослых воина. Они перед ним почему-то замешкались, а он, подняв на дыбы коня, вырвался на опушку. Генриха душили гнев и стыд — мало того, что он не справился с полусотней россов, но потерял много своих воинов и коней. И весь свой гнев Генрих готов был обрушить на маркграфа Деди за его бездарные действия.

Но и здесь Рыжебородый Сатир нашёл выход из положения. Он один вернулся к россам и крикнул:

— Барон Вольф, если вы здесь, подойдите ко мне!

— Да, я здесь, ваше величество, — ответил камергер, возникнув перед императором.

— Барон Вольф, ты должен знать, за что пленили россы моих воинов. Отвечай!

— Ваше величество, маркграф Деди сказал, что есть твоя воля взять нас под стражу. Но за что?

— Он проявил свою волю и будет судим, — заявил Генрих. — Отпустите его и всех прочих моих людей. Сами вольно продолжайте путь.

— Если это так, мы выполним твоё повеление, — ответил Вольф и крикнул: — Барон Саксон!

Но Саксон не отозвался.

— Куда он пропал? — удивился Вольф и сказал Генриху: — Я сейчас распоряжусь, ваше величество.

Он направился к костру, где русичи держали в хомуте немцев.

Спустя какое-то время император и его люди покинули стоянку россов и, словно ничего не случилось, продолжали путь в Штаден, оставив на попечение Вольфа нескольких раненых и на добычу воронам около десятка убитых коней.

Здесь ещё жили воспоминаниями о смерти маркграфа Удона. Он был слишком дорог для многих, кто остался в замке после него. Не все его любили, но, даже не любя, не могли забыть. При нём жизнь в замке бурлила, словно кипящая вода. И вдруг, когда его не стало, всё вокруг замерло. Никто уже не бегал озабоченно; по двору, не звенели голоса в стенах замка, на конюшне, на псарне. Даже гончие и борзые псы стали молчаливыми. Им-то было отчего горевать — они потеряли любимого господина.

Но больше других немота поразила графиню Гедвигу. В течение дня редко кто услышит от неё слово. И ходила она по замку, словно тень. Да и мало кто её видел. Она проводила дни у себя в опочивальне, долгими часами сидя у камина и созерцая прошлое. Ей было что вспомнить. В прежние годы она часто выезжала с супругом в Гамбург, в Майнц и в Кёльн, появлялась в замках при дворе императора Генриха. Она была двоюродной сестрой императрицы Берты Саксонской. Под стать Удону, жизнелюбивая, бойкая, она не давала никому покоя близ себя. Получив хорошее воспитание в Кведлинбургском монастыре, она сохранила любовь к чтению, и теперь, когда её постигло горе и когда оно нестерпимо терзало душу, она брала «Римские хроники» или «Божественное писание» и находила в них утешение. А иногда к ней приходила жажда мщения, ибо иные хроники углубляли её печаль. Сколько дворцовых заговоров, переворотов, убийств, отравлений, интриг. И тому были чаще всего одни причины: жажда власти, денег, прелюбодеяния. Часто после такого чтения Гедвига надолго забывала о книгах и углублялась в горькие размышления. Её одолевали разные мрачные домыслы, навеянные всё теми же «Римскими хрониками». И она всё больше убеждалась, что её супруг стал жертвой не маркграфа Деди, а другого лица. Маркграф был только тенью императора. И его поведение, как и самого Генриха, оставалось непредсказуемым. Деди приехал в Штаден разговорчивый, ненасытный, он много говорил даже за трапезой. Поглощая кубок за кубком вино и заедая его телячьим боком, он заявил Удону от имени императора: