Я на Серго после этого так обиделась, что планировала до конца жизни слова ему не сказать.

Однако, как выяснилось, чертовски сложно не разговаривать с мужчиной, которого ты на прощание каждое утро целуешь до синяка на шее.

Ты – его.

А он – тебя…

Театр абсурда!

Вечером я ложилась спать с мыслью, что хватит. Хватит! Что план у нас дурацкий, что предосторожности излишни, потому что кто – ну, кто? – станет за нами следить в Новоозёрске по указке Владыки…

Но утром мы с Серго сталкивались на кухне, болтали за завтраком ни о чём, будто старые друзья, потом расходились по комнатам, а потом отчаянно и жадно целовались у входной двери.

Это было какое-то помешательство, одержимость.

Честное слово, вспоминая о том, что мы вытворяли возле этой проклятой двери – да ещё и под надзором Норы! – я краснела и бледнела, но, к своему стыду, и слова против не сказала.

Ни одного чёртова раза!

Даже вчера!

***

Вчера…

После стремительного перевода в новоозёрский пед, я столкнулась сразу с несколькими проблемами. Начать с того, что тут они учились, как и везде, и учебный год у них начинался в первого сентября, а не в октябре, как я привыкла. И начинался этот год с практики. Я буквально с корабля на бал попала: только-только лениво потягивалась в ожидании начала лекций, а уже сама должна была готовиться принять маленьких школяров. Составить план уроков, придумать дополнительные задания для умниц и вспомогательные для тех, которые до умниц не дотягивают.

В Новоозёрске было всего восемь школ, плюс ещё два десятка в разбросанных по прилегающим к центру деревням. Меня устроил бы любой вариант, но Серго, конечно постарался, чтобы я практику проходила в ближайшей к норе гимназии.

Я показалась в ректорате, подписала все документы, официально отказалась от места в общежитии и поклялась привести мужа на концерт в честь дня студента, оставалось только познакомиться с директором той самой гимназии.

Туда-то я вчера утром и собиралась, накануне предупредив Серго, что на стадионе он меня в этот раз не увидит.

– В конце концов, – выдвинула я главный аргумент, – твои товарищи по команде своих жён на тренировки не таскают.

– У нас просто все холостые, – ворчливо ответил Серый. – Ладно, игры всё равно раньше пяти вечера никогда не начинаются, а выезды только по выходным. Справимся.

«Про игры и выезды, я подумаю завтра», – решила я. И пусть я не смотрела и не читала «Унесённых ветром», но кто такая Скарлетт О’Хара, однажды сказавшая эти слова, мне было известно.

Да.

Подумаю завтра.

А лучше послезавтра. Или вообще через неделю.

Утром я привычно проснулась раньше Серого, заперлась изнутри в его ванной.

– Руська! – не менее привычно взревел он, шарахнув кулаком по двери.

– An early bird catches the worm, – пропела я любимую пословицу своей англичанки. И несмотря на то, что Серго английским владел не в пример лучше меня, издевательским тоном перевела:

– Ранняя птичка получает червячка.

– Ох, напросишься ты у меня, Руська! – совсем не страшно пригрозил Серый, и я, услышав, как хлопнула дверь в его спальне, громко рассмеялась.

Чтобы захлебнуться собственным вздохом, когда полминуты спустя в занятую мною душевую кабинку уверенно и нагло втиснулось обнажённое мужское тело.

– Зато второй мышке достаётся сыр, – стирая ладонью воду со своего лица, зловеще произнёс коварный вторженец в чужое пространство.

За две недели совместной жизни я научилась не бояться мужа. Верить ему научилась. И в тот момент не от страха у меня перехватило дыхание, и коленки ватными стали не от ужаса. Ох, не от ужаса.

Слабо вскрикнув, я, чтобы не упасть, ладонью оперлась о запотевшее стекло кабинки, но Серый перехватил мою руку и уверенно переместил её на свою грудь. А потом прижался ко мне.

Мокрый. Горячий. Твёрдый.

Лизнул свою отметину на моей ключице и глухо пробормотал:

– Что мы делаем, Руська? Что мы делаем?

Обе его руки, проскользнув между нашими телами, легли на мою грудь, и я сладко всхлипнула, когда его пальцы сжали мои соски.

Ни один мужчина не касался моего тела, и я раньше даже представить не могла, как остро, стыдно и приятно одновременно ощущаются эти прикосновения.

– Сил моих больше нет, – поделился Серго. – Весь дом тобой пропах. Волк, как бешеный. Прошу…

Я откинула голову, открывая шею жаждущим губам, а лицо подставляя под горячую воду.

– Пожалуйста. Я сдержусь.

– Сдержись…

– Я не поставлю метку…

– Не поставь… Да.

К чему относилось это «да»? К тому что я думала? Чем там было думать? Скорее, к тому, что я чувствовала.

Горячие губы на моих сосках и в противовес им почти ледяные зубы…

Пальцы, сжимающие мои ягодицы…

Пальцы, осторожно пробирающиеся между ног…

Пальцы, размазывающие густую влажность по бёдрам… Проникающие внутрь, выбивающие из моего горла жалобные, беспомощные звуки…

– С-серёж…

– Сдержусь. Сдержусь, – умоляя, простонал он и приподнял меня над полом.

Мои ягодицы обожгло холодным стеклом, а ноги против воли обвились вокруг мужских бёдер.

– Твою же… – прошипел сквозь зубы, словно я ему больно сделала. – Твою же… как ты пахнешь! Зубы сводит, Руська…

– Н-не…

Я толком не понимала, что именно «н-не», но точно помнила, что сопротивляться надо до последнего.

– Не поставлю метку. Не поставлю метку. Только впусти. Хочу тебя – край.

Каменным членом он шлёпнул по моим складкам между ног. И я вскрикнула от возбуждения и прогнулась в пояснице.

– Ты мята. Ты росой измятая трава. Ты…

Его член коснулся какой-то точки между моих ног. И я, взвившись, даже не застонала, запела от желания чего-то, чего-то…

– Впусти. Меня, Ру… Впусти!

Серго обхватил собственный член ладонью и раздвинул им мои нижние губы. Уверенно, порочно. И так правильно, так правильно, что я вдруг очнулась.

Очнулась и поняла, что происходит. И захлебнулась в испуге. И закричала шёпотом:

– Нет! Нет!

– Руська!

– Нет. Нет. Нет. Нет…

Глупо было сопротивляться, выплясывая на кончике мужского члена.

Очень, очень глупо…

Но Серый упёрся лбом в стекло кабинки над моим плечом, несколько раз вдохнул и выдохнул, пытаясь успокоить дыхание.