Ну, ладно, хватит уже.

Спустя тридцать секунд я ехала в лифте, а еще тридцатью секундами позже вышла на этаже, где размещался отдел новостей. Отдел «настоящих новостей», как, наверное, выразился бы Майк. В глубине коридора виднелась зеркальная дверь с надписью «Семь дней». Я набрала в грудь побольше воздуха, напомнила себе, что надо извиниться за вчерашнее идиотское поведение, и вошла.

Кабинет Адама был за третьей дверью справа. Я постучала в надежде, что он тоже еще не ушел домой — или в бар, с идеальной блондинкой, что ездит на регаты.

— Войдите, — отозвался он.

Кабинет Адама не украшали никакие кубки за соревнования по гольфу или баскетболу. Не видно было даже йельских кубков. Стены были увешены фотографиями к сюжету, над которым он сейчас работал, — судя по флажкам на карте у него за спиной, речь шла о Филиппинах.

— Привет, — сказала я, стоя на пороге и изо всех сил стараясь придать голосу непринужденность.

Волосы у Адама были всклокочены. Лицо непроницаемо.

— Привет.

— Я просто зашла, чтобы… э-м… — Я скрестила руки на груди, чтобы они не дрожали, и задела мизинцем за пропуск. — Спасибо, что, э-э, вернул мой пропуск.

— Догадался, что без него тебе сюда не проникнуть, — ответил он.

Он не сделал попытки встать из-за стола и не одарил меня своей обычной обаятельной улыбкой.

Я вошла в кабинет.

— И над чем ты сейчас работаешь? — спросила я, показывая на карты.

— А, это? Готовим сюжет о коммунистическом повстанческом движении на Филиппинах и…

— Ух ты, здорово! Звучит здорово. — Я подошла к столу. — Понимаешь… вчера… я пришла в бар на встречу с тобой…

Адам плотно сжал губы.

— Ага, я это заметил по тому, как ты умчалась, размахивая руками.

Я кивнула.

— Да. Ты прав. Так и было. Я так и поступила. Но это просто потому… — Я запнулась. — Ты выглядел таким… до смешного крутым.

— То есть из меня вышел бы великий комик?

— Господи, опять я все порчу! — понурилась я. Да, я опять все порчу. Нет, правда, нужно посмотреть, не покрывает ли моя страховка подобных случаев. Может, там действительно включена поведенческая терапия. Занятия по умению владеть собой и ходить на свидания, Может, и правда такие существуют.

— Просто приглашение казалось таким многообещающим, — беспомощно пролепетала я, — и я, конечно же, все испортила. Знаешь, я всегда все порчу. Я делаю одну промашку за другой, много болтаю — видишь, я и сейчас так себя веду, даже когда пытаюсь сказать об этом…

Опять я чушь несу. Я подняла глаза. Адам улыбался. Удивленный. И польщенный.

И… заинтересованный?

— Ты застал меня врасплох, я именно это хочу сказать. — Я попятилась, смущенная его прямым откровенным взглядом. — Ну, в смысле, с чего бы это я вдруг тебе понравилась? Ты такой… — Тут у меня кончились слова, и я умолкла.

— Какой такой? — спросил Адам.

— Сам знаешь! — Я указала на его лицо, улыбку и Йельский диплом.

Похоже, он смутился.

Я жестами изобразила греблю.

— Странно плаваю? — спросил Адам.

Я стала грести сильнее.

— Это что, вагон в стиле ретро?

— Чемпионат по гребле! — обиделась я на его недогадливость.

Он посмотрел на меня как на полоумную.

— Ух ты, ни за что бы не догадался, правда! Откуда ты вообще об этом узнала?

— Видишь ли, о тебе слухи по каналу ходят.

— И самый пикантный из них — о моих университетских спортивных достижениях? Даже не знаю, плакать мне или смеяться.

— Ну, вот я и не поверила, что могла тебе понравиться, — продолжила я.

— Но ты понравилась, — Адам встал. — Странно, конечно. Но ты другая. И совершенно не умеешь показывать пантомимы.

Я против воли рассмеялась.

— Я пригласил тебя на свидание.

— Ну, типа того…

— Пригласил, — настаивал он. — И когда я увидел тебя в баре, то почти провел захват по всем правилам. Что именно тебя смутило?

По идее, ничто не должно было смутить. И по началу не смущало. А потом…

— Нет у меня чутья на такие вещи.

— Я заметил.

Может, мне надо носить браслет, типа, как у диабетиков, чтобы всякий пригласивший на свидание знал, что я до жути медленно соображаю в таких вопросах.

— Я не могу с уверенностью сказать, заинтересовала я мужчину или нет, пока он не разденется.

У Адама отвисла челюсть.

— Нет, тебе вовсе не обязательно раздеваться, — поспешно заверила я. Ну, если он только сам этого не захочет. — Я это к тому, что пока он не останется голым, я все думаю, а вдруг он пришел ко мне просто музыку послушать!

Адам расхохотался.

— Нет, ну ты точно сумасшедшая!

Я вздохнула. Наконец-то до него дошло.

— Да, — и только здесь я улыбнулась. — Это очень страшно?

— Ну, хорошо, давай попробуем все сначала. Может, я и сам виноват, запудрил тебе мозги предложением встретиться с друзьями в баре.

— Отличная мысль, — сказала я. — Возложим часть вины на тебя.

— Ладно, тогда пойдем ужинать как нормальные люди. Не будем торопиться и посмотрим, чем дело кончится. Как тебе?

— Великолепно! — просияла я.

* * *

Он повел меня ужинать в уютный итальянский ресторанчик. Ужин получился чудесный. А потом Адам отвез меня к себе, ну-у… музыку послушать.

И продолжение вечера тоже вышло чудесным.

Не могу сказать, кто сделал первое движение. Все завертелось так быстро. В следующий момент я вдруг осознала, что мы вытворяем что-то сумасшедшее на диване. Завтра я, конечно же, не стану рассказывать об этом Саше и Трейси, но у Адама Беннета, помимо его папаши-журналиста, помимо йельского диплома, звания чемпиона по гребле и репутации знойного мачо есть еще одно неоспоримое достоинство: он отпадно целуется.

Отпадно.

Где-то на второй половине альбома группы «TV on the Radio» я оказалась без блузки, а он — без рубашки.

— Знаешь, — оглядела я его. — У тебя очень впечатляющая подборка музыки.

— М-м-м-м… — Адам целовал меня в ключицу. Он скользнул руками вниз, нащупывая застежку юбки.

— Но, боюсь, мне пора домой. Уже восемь. — Будь прокляты все эти утренние передачи. Вот как мне при таком расписании устраивать личную жизнь?

— Да, — сказал Адам, расстегивая пуговицу на юбке. — Тебе пора. Тебе очень пора, — с этими словами он добрался до молнии.