Не было сил идти, болели ноги, в горле пересохло, и сова теперь кричала и мешала ему, взмахивая крыльями перед глазами и застилая путь. В лагере было так же тихо, только рослый бразилец-часовой с ножевой раной неподвижно лежал у палатки в лужице крови. Питер кинулся к домику, где спал Анхель. Хромой понял все без лишних слов. Он быстро собрал людей и повел наверх к перевалу, откуда простреливалась вся местность. Затем расставил бойцов и дал автомат Питеру.

— Я не буду стрелять.

— Тогда тебя застрелю я. Или она.

— Возьми автомат, — проговорила Соня быстро, едва разжимая губы.

— Пусть стреляет, я хотел от вас уйти и уйду. — Питер почувствовал, что накопившаяся в душе ненависть к этому человеку сделалась нестерпимой и существовать дальше вместе они не смогут.

Но Анхель уже отошел.

К полудню рассеялся скрывавший их туман, и только кусты и камни укрывали оборонявшихся. Погиб кубинец, который требовал навести порядок в лагере, его выбритое мертвое лицо выражало укор, погибли двое шахтеров из Лоты, свернувшись в калачик, лежал на камнях молчаливый крестьянин с острова Чилоэ, который, казалось, вообще не умел говорить, смертельно раненный, стонал на земле тридцатилетний боливиец Хосе из местечка Игера.

— Ты был хорошим партизаном, Пепе, — сказал Анхель, присаживаясь на корточки перед боливийцем, пытавшимся остановить рукой кровь из живота. Хочешь, я тебя убью?

Хосе кивнул и прикрыл глаза. После полудня ранили Анхеля. Он смотрел мутными глазами, и взгляд получеловека-полузверя, неясного, сильного существа вроде кентавра, профессора и профессионального убийцы следил за Питером, наполняя душу предсмертной тоской, как если бы не Анхель, а Питер лежал на земле с раной, из которой сочилась сквозь бинты кровь. Анхель бредил, говорил про летчика, который должен его отсюда забрать, посадить в горах маленький самолет и перевезти всех в новое место, потом приходил в себя, спрашивал, сколько человек осталось в живых, и снова впадал в забытье.

В пятом часу пополудни молодой остролицый перуанец Антонио не выдержал и, размахивая руками, с отчаянным, заглушавшим автоматные очереди криком «не стреляйте!» бросился к карабинерам. Партизаны оцепенело смотрели вниз. Пробежав метров пятьдесят, мальчик упал. Ему показалось, что его подстрелили, Антонио обиженно заозирался, не понимая, с какой стороны была выпущена пуля. Потом понял, что ошибся и никакой пули не было, поднялся и, подпрыгивая, побежал еще быстрее и веселее, похожий на козленка, и в тот момент, когда ему оставалось совсем немного, кто-то из бойцов разгромленного отряда с сожалением срезал его длинной автоматной очередью.

Уходили две женщины и четверо мужчин. Еще одного по очереди тащили на носилках, продираясь сквозь колючий кустарник. Шли всю ночь и весь следующий день, укрываясь от вертолетов, прочесывавших долину, вставали и снова шли. Буйный южный лес с огромными деревьями, зарослями лиан, высокими травами, цветами, птицами, жуками, насекомыми, грибами и папоротниками их защищал. Ночевали, не разводя костра, доедали последние галеты и кусочки сахара и не подбадривали друг друга, потому что на это не было сил и в какой-то момент каждый стал сам по себе, и только тяжело раненный Анхель следил за несшими его людьми сухими, внимательными глазами, в которых не было ни благодарности, ни вины, а лишь тусклый металлический блеск.

На привале он поманил к себе Питера.

— Фламандец, — тихо сказал Анхель по-французски. — Я знаю, что они задумали.

Слова с трудом ворочались в его горле, и Питер почувствовал, как жалость к раненому мешается в душе с отвращением и побеждает.

— Они хотят меня убить. Ты не должен этого допустить. Если меня не убьют, я отпущу тебя и Соню.

Ему становилось все хуже, но хромой цеплялся за жизнь, словно новорожденный. На третий день они оторвались от преследования. Молчаливый пастух, знавший здешние тропы, увел их в ущелье, куда не могла добраться военная техника, и наутро исчез.

Несколько дней партизаны прожили в заброшенной пастушьей хижине, а потом из-за границы пришли люди, которых привел индеец. Они сделали новые носилки, положили на них опустошенное тело и вместе с остатками разбитого отряда ушли в Аргентину. Соня с Питером, наспех попрощавшись, двинулись в другую сторону. Фламандец был уверен, что в первом же селении, куда они зайдут, их схватят, но Господь, Которому молился папа Юхан, смиловался над ними. Бельгийский паспорт и несколько долларов подействовали на алькальда небольшого поселка без отказа, пожилой чилиец в пончо песочного цвета рассказал про повстанческую армию, которую разгромили карабинеры. Питер и Соня слушали рассеянно. Несколько дней спустя они вернулись в Сантьяго.

Ничего не переменилось в ставшем родным Питеру городе. Так же текла по укрепленному каменными стенами руслу река Мапочо с ее металлическими мостами, превращаясь в шумливую реку, когда шли дожди и, усыхая до ручейка в засуху, статуя Девы непорочного зачатия безмолвно смотрела на людей, которые стояли в очередях за хлебом, ходили в кинотеатры, митинговали, бастовали, обсуждали аграрную реформу. Но после того, что пережил Питер за эти месяцы, все пробуждавшее в нем прежде интерес показалось смешным и незначительным.

Неделю спустя он встретил на бульваре Бенедиктова. Одетый в безукоризненный костюм, похожий на японского бизнесмена, когда бы не евразийское лицо и нос картошкой, коротышка-профессор шагал по улице, подобно телу, совершающему равномерное движение из учебника по физике. Пит обрадовался ему, как родному, однако Бенедиктов повел себя странно.

— А, это вы, — сказал он сухо и продолжил ход.

— Вы меня не узнаете?

— Вас мудрено узнать, — произнес Бенедиктов ядовито и бесцеремонно оглядел Соню. — Вы сильно поглупели за это время.

— Я вас не понимаю, — вымолвил Питер дрожащим голосом.

— В то, что вас купили, я не верю, но хоть капля разума у вас должна быть. Вы знаете, чего хотите?

— Справедливости, — сказал Питер кротко.

— Крови вы хотите! Или не видите, что здесь происходит и к чему все идет? Я очень люблю вас, Питер, — произнес Бенедиктов серьезным голосом, но мне кажется, ваша одиссея затянулась. Советую вам купить билет до Брюсселя. И поскорее.

— Сеньор профессор перевпечатлялся в своем Парагвае и стал похож на здешнего иезуита Гекеманса! — выпалил Питер фальцетом.

— Значит, ваш иезуит не дурак, вот и все, — пожал плечами Бенедиктов.

— Еще бы, он утверждает, что вы — коммунистический шпион!

На лице Бенедиктова не дрогнул ни один мускул.

— Я антикоммунист по своим убеждениям. И больше всего на свете ненавижу революции. Как мирные, так и военные.

— Мне кажется, сеньор, — произнесла Соня женственно и кротко, причиной тому — ваши личные неприятности.

Зима в Сантьяго обыкновенно холодная и сухая, но в сентябре уже ощущалось приближение весны. Бенедиктов все утро бесцельно слонялся по неровному городу, потом поехал в Вальпараисо, задумчиво смотрел на американские и чилийские военные корабли, маячившие на горизонте и проводившие совместные учения, и при этом так пристально вглядывался в ледяные воды Тихого океана, точно забросил удочку и пытался определить, клюет у него или только блазится. Его обдувало холодным ветром, на лице оседали капельки соленого тумана, мальчишки предлагали сувениры, и он купил несколько ракушек. Прошла мимо женщина с красивым, вытянутым, лошадиным лицом и волосами, стянутыми в пучок, зацепила одинокого мужчину взглядом, без слов все поняла и отстала. Он смотрел, как садится в океан зимнее солнце, его пересекает большое торговое судно с советским флагом, потом вернулся в Сантьяго, зашел в бар на Аламеде и долго слушал профессора Чикагского университета Рея Райносероса, занимавшегося языками андской группы. Рей рассказывал о конференции в Акапулько, возмущался докладом голландца Менно Краана об экспедиции в восточные районы Перу и о каком-то мифическом белом человеке, про которого индейцы сочиняли легенды и показывали рожденного от него дочерью вождя мальчика, и уже в самом конце посоветовал Бенедиктову закончить все исследования до середины сентября.