Этот юноша с неокрепшей еще верой, решивший посвятить себя простой деревенской жизни среди пыльной пустыни, вовсе не был простачком. Ухаживая за животными или выполняя работу по дому, он нередко погружался в глубокие размышления, пытаясь осмыслить строки Корана. Он думал не быстро, зато всегда основательно и часто приходил к правильным выводам.

Если бы судьба распорядилась иначе, Экбал, скорее всего, сделался бы старостой деревни и уж наверняка таким человеком, к мнению которого прислушиваются. Но ему не суждено было дожить до своего семнадцатого дня рождения, до которого оставалось всего восемь дней.

— Экбал! — позвал отец, лежавший в доме со сломанной лодыжкой. — Ну что там?

Молодой человек сидел на корточках над разрешавшейся от бремени козой. Она жалобно блеяла, пока Экбал просовывал руку в родовой канал, чтобы помочь ей. Другим козам передалась ее нервозность, и воздух дрожал от непрерывного фырканья. Руки Экбала были по локоть красными от крови, лоб блестел от испарины. Сдвинув брови, он ловко ощупывал крошечные копытца еще не родившегося козленка.

— Кажется, нашел! — крикнул мальчик, когда кончики пальцев наткнулись на мягкую веревочку пуповины, которая обвилась вокруг передних ног.

Он услышал скрип костыля. Пожилой крестьянин прошаркал к открытому окну.

— Теперь будь осторожен, сынок. Природа не любит спешки.

— Хорошо, — отозвался тот. Любимая отцовская поговорка вызвала у него теплую улыбку. И вправду, терпение так же важно для феллаха, как семена и вода, мысленно согласился он. Неторопливость и вдумчивость делали Экбала истинным сыном своего отца.

Он подцепил пуповину согнутым пальцем, осторожно, очень осторожно потянул ее вниз и, убедившись, что препятствий больше нет, тихонько подтолкнул козленка, разворачивая его внутри матери.

— Все чисто.

— Тогда отойди, пусть дальше она сама, — посоветовал отец.

Экбал поднял голову и взглянул на него. Тот еле стоял, вцепившись в подоконник, его морщинистые щеки покрылись крупными каплями пота, выступившего от нестерпимой боли. Недавнее падение с утеса давало о себе знать. И все же он через силу улыбнулся сыну. Экбал медленно вытащил покрытую слизью и кровью руку и уселся на землю, чтобы наблюдать за дальнейшим процессом.

Коза продолжала блеять, но уже не так истошно, как раньше. Прошло две минуты, и мокрое тельце выскользнуло на застеленную соломой землю. Мать с трудом поднялась на ноги и принялась вылизывать новорожденного, прочищая ему нос, рот и глаза.

— Это козочка, — сказал Экбал, оборачиваясь к отцу, и замер, пораженный выражением его лица, на котором надеялся увидеть облегчение и радость. Но никак не маску ужаса.

— Отец?..

Затем Экбал понял, что он смотрит не на него.

Должно быть, явился кто-то из талибов, засевших в пещерах к югу от деревни, или снова пришли с маковых полей нанимать на работу. Юноша резко развернулся и протянул руку к пастушьему посоху, но застыл на месте, ощущая, как его собственные черты искажает гримаса испуга.

Перед ним стоял человек.

Нет… не человек. Некое существо в странной одежде: светло-синих штанах и рубахе с короткими рукавами и треугольным вырезом. Экбал смотрел телевизор, бывал в больнице в Балхе, поэтому догадался, что это больничная пижама. Грязная, рваная и заляпанная темными блестящими пятнами влажной еще крови. Кровь была всюду. На одежде пришельца, на руках. На губах. А зубы…

Экбал услышал, как закричал отец, а затем весь мир погрузился в багровое безумие и боль.

Эль-Муджахид удобно устроился в седле квадроцикла, откинувшись на спинку сиденья и сложив на груди мускулистые руки. В трех сотнях ярдов выше по склону крики начали затихать. Последние жители деревни встретили свой ужасный конец. Воин не улыбался, однако ощущал странную радость. Все прошло так гладко и так быстро. Гораздо быстрее, чем в прошлый раз. Четыре субъекта, восемьдесят шесть жителей. Он посмотрел на часы. Восемнадцать минут.

Его рация затрещала, он нажал на переключатель.

— Готово, — доложил лейтенант Абдул.

— Ты проследил, куда направились все четверо?

— Да, сэр.

— А деревенские?

— Пятеро уже ожили, — сказал Абдул, и эль-Муджахиду показалось, что голос помощника слегка дрожит. — Скоро все они встанут.

Воин кивнул самому себе, довольный тем, что Сейф аль-Дин, священный Меч Веры, приведен в движение и ничто не мешает воплощению воли Аллаха.

Грохот ружейных выстрелов в деревне звучал для эль-Муджахида как прекрасная музыка.

Балтимор, Мэриленд.

Вторник, 30 июня, 9.11

Остаток ночи и все следующее утро я занимался поисками информации о Джаваде, двух грузовиках, об ОВН. Но федеральные агенты не явились и не начали колотить мне в дверь. Прошло несколько дней, а мистер Черч так и не проявил себя. Теперь я обладал уймой полезнейших сведений о спонгиформных энцефалопатиях, включая коровье бешенство и фатальную семейную инсомнию, однако кого я мог этим заинтересовать? Браво, Джозеф, я просто горжусь тобой.

Наступил вторник. Я принял горячий душ, надел хаки и гавайскую рубашку, достаточно просторную, чтобы спрятать на поясе пистолет сорок пятого калибра, после чего отправился на назначенную встречу с Руди. Но сначала я остановился у «Старбакса» и купил для своего лечащего врача его дурацкое пойло.

— Прошу прощения, Джо, — сказала Китти, его медсестра, когда я приехал в контору Руди, — но доктор Санчес не вернулся с ланча. Я звонила ему на сотовый и на домашний номер, но везде включен автоответчик. И в больнице его тоже нет.

— Ладно, Китти, вот что мы сделаем… Я заеду к нему домой, посмотрю, что там и как. Позвоню тебе, если ситуация прояснится. А ты позвони мне, если он появится.

— Хорошо, Джо. — Она закусила губу. — Но с ним ведь все в порядке, правда?

Я улыбнулся ей.

— О, наверняка… Мало ли что могло случиться. С ним все будет в полном порядке.

Когда я вышел в коридор, моя улыбка испарилась. Ах, Руди, сейчас неподходящее время для того, чтобы внезапно пропадать. Ведь, по сути, я отправил Черчу через Интернет недвусмысленное сообщение. У меня засосало под ложечкой от нехорошего предчувствия.

Я вышел из здания и оглядел стоянку. Машины Санчеса здесь не было, но я и не ожидал ее увидеть. Поэтому подошел к своей, отпер замок, открыл дверцу.

И окаменел.

Я выхватил пистолет, еще не вполне осознав, что именно напугало меня. Затем крутанулся на месте, озираясь и прижимая «глок» к ноге. Сердце билось как паровой молот. На стоянке находилось больше пятидесяти автомобилей, и с полдюжины людей направлялись к ним или от них к зданию. Все выглядело как обычно. Я снова посмотрел на переднее сиденье. Там, на водительском месте, лежал аккуратно разрезанный пакетик «Орео». Одного печенья не хватало. Вместо него была засунута визитная карточка Руди.