Аммиан Марцеллин (XVII, 12, 21) сообщает, что квады клялись соблюдать условия договора на обнаженных клинках, которые они почитают как богов (ср.: Luc. Scyth., 4). Поскольку этот этнос в IV в. был в культурном отношении очень близок к дунайским сарматам (Amm., XVII, 13, 1), то, по-видимому, и у последних были аналогичные сакральные действия, связанные с их почитанием меча. По крайней мере, у скифов наиболее сильной считалась клятва ветром и акинаком (Luc. Tox., 38)[242]. Причем клятвы свои сарматы, очевидно, соблюдали. Ведь священник из Массилии Сальвиан (ок. 400–480 гг.), сравнивая варварские этносы, пишет: «Племя готов вероломно, но стыдливо, а аланов – бесстыдно, но менее вероломно» (Salvian. De gubernat. dei, VII, 64).

Сарматы, как и другие народы древности, имели массу предрассудков, которые, по их мнению, говорили о воле высших сил. Достаточно вспомнить случай из эпохи Маркоманнских войн Марка Аврелия (173 г.): Мелитинский легион, состоящий из христиан, опустился перед сражением с германцами и их союзниками-сарматами на колени для молитвы, а затем в жару пошел ливень, варвары же, не приняв боя, бежали, приняв грозу за проявление воли богов. За это легион получил название Молниеносного (Euseb. Hist. eccl., V, 5, 1–6; ср.: Dio Cass., LXXI, 9; SHA, IV, 24, 4; Oros. Hist., VII, 15, 8–9). Такова христианская версия этого события, объясняющая неожиданное природное явление. Согласно же языческой версии, передаваемой Дионом Кассием (LXXI, 8; 10), эта битва была против квадов, которые окружили римлян, испытывавших сильную жажду. Тогда египетский маг Арнуфис, сопровождавший Марка Аврелия, вызвал с помощью богов дождь, который пролился на римлян, а на врагов в ходе боя обрушился град и молнии. По альтернативной версии, эти природные явления вызвал сам император (SHA, IV, 24, 4). В романе сирийца Ямвлиха «Вавилониака» (вторая половина II в.) сборщик податей Сорех приобрел влияние в наемном «аланском войске» путем нахождения клада, место которого ему якобы сообщили боги, и другими хитростями (Iamb., 21).

Для принятия решений использовали мантику. В частности, Аммиан (XXXI, 2, 24) упоминает гадания аланов по пучкам прямых ивовых прутьев, расскладывая которые гадающие получали ответы на вопросы. Подобный способ гадания характерен и для других иранских народов, в частности скифов (Hdt., IV, 67). Вероятно, существовала связь между этой кочевой мантикой и барсманом – пучком веток у жрецов зороастрийцев, связывавшим материальный и духовный миры[243]. Обычно считается, исходя из погребального инвентаря, что женщины сарматов выполняли магические жреческие функции[244].

В бой сарматы, как и другие народы, шли с рассветом (АИА 2: 24; ср.: Мровели, с. 35). Однако необязательно данную традицию связывать с их иранскими религиозными представлениями (ср.: Xen. An., III, 4, 35; Plut. Anton., 47; Hdn., IV, 15, 1; 4; Procop. Bel. Pers., I, 13, 19), это можно объяснить проще: ночью никого не было видно, ни своих, ни врагов. В древности же электричества не было и ложились обычно рано, рано же и вставали – обычно с рассветом.

Аланы почитали за счастье быть убитым оружием в бою (Amm., XXXI, 2, 23; ср.: XXIII, 6, 43). С этим же представлением связано и презрение к умершим естественной смертью, как к «не попавшим в рай»[245]. Не случайно же в позднесарматскую эпоху травматизм возрос до 60 % от общего числа погребенных мужчин[246]. Стремлением попасть в потусторонние чертоги объясняется и культовое убийство сыном отца по взаимному согласию, существовавшее, в частности, у языгов (Flac. Argon., VI, 122–127). Подобные представления были свойственны не только иранским народам: скифам, массагетам и прочим (Fortunatian. Ars rhetorica, I, 14; Jul. Victor. Ars rhetorica, IV, 5; Hieronym. Adversus Iovinian., II, 7), они были широко распространены в различных областях Старого Света. Так, например, полный аналог такому мировоззрению мы наблюдаем у чукчей и коряков[247]. Именно в связи с подобными взглядами у аланов и сарматов был развит культ предков (Claud. Mar. Alethia, III, 190–194), ведь делая им погребения, снабжая их всем необходимым и осуществляя их кормление, живущие добивались их благосклонности и помощи (ср.: Luc. Tox., 1)[248].

Еще одним обычаем, связанным с военными представлениями сарматов и аланов, было скальпирование врага. Аммиан Марцеллин (XXXI, 2, 22) упоминает, что аланы гордятся скальпами и привешивают их к уздечке вместо фаларов. М. И. Ростовцев полагал, что эта информация просто взята автором из более древних источников[249]. Конечно, нельзя было бы исключить подобное заимствование, ведь и у скифов известен данный обычай (Hdt., IV, 64; Mela, II, 13; Athen., VII, 410b). Однако, если сравнить соответствующие пассажи Марцеллина и Геродота, то можно увидеть, что из различных обычаев, связанных с использованием человеческой кожи в качестве трофея, Аммиан упоминает лишь о прикреплении скальпов к уздечке. Вероятно, этот выбор неслучаен, и можно говорить о сохранении данного обычая у сарматов. Ведь он был распространен в скифском мире: антропофаги, которые, по словам автора I в. Исигона Никейского, живут в 10 днях пути над Борисфеном, носили скальпы на груди (Plin. N. h., VII, 12). Наиболее яркий пример снятия скальпа – труп знатного воина, похороненного во втором пазырыкском кургане. В некрополе хутора Новый у реки Сал раннесарматской эпохи обнаружены останки трех мужчин-воинов в возрасте 20–30 лет и одной женщины 17–19 лет, с которых были сняты скальпы, вероятно, уже с мертвых[250]. Сам скальп, очевидно, носил сакральные функции, возможно, волосы считались вместилищем магической жизненной силы воина, как у североамериканских индейцев[251]. Причем Аммиан не случайно отмечает, что скальп привешивался сарматами вместо обычных для них фаларов – круглых блях, обычно украшавших ремни упряжи сарматских коней на плечах, груди или голове животного; вероятно, эти бляхи имели и определенное культовое значение[252].