Число налетчиков на неприятельскую территорию могло быть очень значительным. Так, ок. 160 г. вспомогательный отряд римлян неожиданно напал на сарматов и убил 3000 человек (SHA, VI, 4, 6). Вероятно, это была большая часть орды. Тацит (Hist., I, 79, 1) упоминает, что в зимнем набеге на Мёзию (69 г.) участвовало до 9000 сарматов. В середине I в. до н. э. царь сираков, по сообщению Страбона (XI, 5, 8), выставил 20 000 всадников. А в 330-х гг. в Армению вторглось 20 000 воинов с Северного Кавказа – видимо, коалиция во главе с аланами (Мовс. Хорен., III, 9; ср.: Бузанд, III, 7). Вероятно, это были всадники: число конницы очень значительное по античным меркам[298]. Иоанн Мамиконян сообщает, что коалиция северокавказских племен, вторгшихся в Армению в 316–317 гг., насчитывала 58 000 воинов (АИА 2: 22). Хотя, возможно, количество войск несколько преувеличено, но порядок, судя по всему, верен: в крупных экспедициях принимали участие несколько или даже более тысяч всадников. Вспомним, что арабский географ аль-Масуди (первая половина X в.) рассказывал, что у царя аланов было 30 000 конников. Для сравнения отметим, что в 1540-х гг. вся армия Крымского ханства также насчитывала до 30 000 всадников, а это было поголовное ополчение. Во второй четверти XVII в. армия, возглавляемая ханом, насчитывала 80 000 всадников, а мурзой – 40 000–50 000[299]. Естественно, цифры войск как в древности, так и в Новое время – показатель весьма относительный и очень субъективный, во многом зависящий от позиции информатора и его источников.

В приграничных конфликтах, в отличие от дальних походов, у сарматов принимали участие и пешие воины, численность которых намного превышала количество всадников (ср.: Diod., XX, 22; Amm., XVII, 13, 9). Так, в набеге на скифов, описанном Лукианом (Tox., 39), участвовали 10 000 всадников и 30 000 пеших сарматов. А на помощь боспорцам, согласно этому же диалогу (Luc. Tox., 54), пришли 20 000 аланов и сарматов. По-видимому, это были главным образом всадники. Страбон (VII, 3, 17) упоминает войско роксоланов, пришедшее на помощь скифам в их борьбе с понтийским стратегом Диофантом (112 г. до н. э.), которое насчитывало около 50 000 человек. Несмотря на вероятную завышенность этой цифры, скорее всего, речь шла не только о коннице, но и о пехоте[300]. Об этом же, вероятно, говорит и описание вооружения роксоланов, среди которого были щиты, возможно – оружие пехотинцев, или же ими были вооружены на скифский манер всадники[301].

Очевидно, пехотинцы набирались из неимущей части соплеменников или зависимых оседлых племен[302]. Ведь сами сарматы, а позднее аланы, как истинные кочевники, считали хождение пешком недостойным их занятием (Amm., XXXI, 2, 20), у них даже была распространенная патология – сращивание поясничных позвонков, являвшееся следствием постоянной верховой езды[303]. Плиний отмечает, что среди народов северного побережья Черного моря живут «скифы низкого происхождения и выходцы из рабов, или трогодиты» (Plin. N. h., IV, 80: Scythae degeneres et a servis orti, aut Trogodytae). Речь идет о сатархах, живших в пещерах в Крыму (Mela, II, 9; Solin., XV, 15)[304]. Вероятно, 10 000 рабов у жителей сиракского городища Успа и были таким зависимым сельским населением (49 г.) (Tac. An., XII, 17)[305]. Наличие земледельческого элемента у сираков и аорсов упоминает Страбон (XI, 2, 1; ср.: VII, 3, 17; XI, 3, 3; 6, 2; Ambros. De excidio urbis Hierosol., V, 50). Подобное оседлое население выплачивало кочевникам дань (Strab., VII, 4, 6; Tac. Germ., 43). В этом плане интересна информация Аммиана Марцеллина о том, что сарматы-лимиганты были «рабами» «свободных» сарматов (Amm., XVII, 13, 1: Limigantes, Sarmatas servos, … Liberis; ср.: XVII, 12, 18–19; XIX, 11, 1). Речь идет об обычном в племенной иерархии отношении господствующего и вассального племени (ср.: Tac. Germ., 43). В подобной ситуации часто имеется в виду положение оседлой и кочевой части внутри одного племени или о людях, принадлежавших к разным этносам, один из которых считался по происхождению более благородным (ср.: Strab., VII, 4, 6). Вероятно, лимиганты уже стали переходить к оседлости, поскольку Аммиан упоминает о наличии у них хижин (XVII, 13, 12–14). Видимо, группа кочевых сарматов называлась «царской» (Βασίλειοι; Basilidae) как раз вследствие ее политического господства над другими племенами[306]. Ведь кочевник обычно считает себя благороднее своего оседлого соплеменника и/или иноплеменника. Причем кочевники могли называться земледельцами в качестве уничижительной клички (Strab., VII, 4, 6)[307]. О племенной спеси аланов упоминает автор сочинения «О разорении града Иерусалима» (Ambros. De excidio urbis Hierosol., V, 50: Nam insolentia quadam propriae fortitudinis et in ceteros dispectu superbo). Подобные взаимоотношения мы можем встретить между другими кочевыми и оседлыми этносами, так, например, даже у чукчей и коряков, у которых часть народа являлась кочевниками-оленеводами, а часть – охотниками на морского зверя. Так, казачий сотник Иван Кобелев отмечал в своей записке (1779 г.): «Оленные чукчи с сидячими поступают так, как в России помещики со своими крестьянами»[308]. Данные взаимоотношения отчасти объясняются происхождением оседлой части населения: чукчи оседали на морском побережье вследствие потери ими по какой-либо причине оленьего стада. И идеал приморского чукчи состоял в приобретении нового стада, что позволило бы ему вновь стать оленеводом[309].