Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сестрой Руфью владеет молчаливое сомнение. Она вздрагивает: ее пробирает дрожь. А потом, вопреки беспокойству, вспоминает Мари новициаткой, через несколько месяцев по приезде в аббатство: тощая, долговязая, онемевшая от печали; Руфь думает о том, что за тридцать лет, прошедшие с того дня, обитель обрела достаток и уют, в ней уже не двадцать монахинь, а без малого сотня, и они не голодают, а еще у обители десятки служанок и столько же вилланок с детьми в домах по соседству. Все эти воспоминания, вся весомость того, чем монахини обязаны Мари, тому, как она тридцать лет управляет аббатством, как мастерски ведет дела, сочатся сквозь сестру Руфь. Наконец она думает о том, что выстроить лабиринт невозможно, что затею сочли бы безумной, предложи ее кто-то другой, а не сама Дева Мария устами своего крепкого великанского вместилища, аббатисы Мари; Руфь сознает, что воля Мари сильнее любых практических невозможностей и лабиринт будет выстроен, даже если Руфь станет возражать.
Она склоняет голову, молится и говорит “да”, хотя голос ее и хрипнет от тревоги, когда Руфь просят высказать мнение.
Перечить аббатисе осмеливается лишь Вульфхильда. Двенадцать лет она служит управляющей землями аббатства; на ней юбка и диковинная кожаная рубаха, Вульфхильда смазывает ее жиром, чтобы не пропускала влагу. Темноволосая, загорелая дочерна, эта женщина словно одной лишь волей не дает прорваться наружу кипящим в душе страстям, она ниже Мари ростом, но в расправленных плечах Вульфхильды читается та же непринужденная уверенность, что и в Мари. Вульфхильда хмурится, и красоту ее высоких скул и длинных ресниц вдруг омрачает жестокость. Эта-то Вульфхильда, с сильным характером, поднимается и отвечает “нет” аббатисе.
Это безумие, поясняет она. Этот план обречен на провал.
Мари медленно моргает, остальные монахини сидят, затаив дыхание. “Нет”, – спокойно повторяет аббатиса.
Мы только-только скопили денег на дом для аббатисы, продолжает Вульфхильда, я уже послала людей в каменоломни, где добывают камень для обители, прерывать работы сейчас просто глупо. Потребуется еще десять лет, чтобы скопить такую сумму.
Разве ты не любишь меня, еле слышно спрашивает Мари.
Я люблю вас так сильно, отвечает Вульфхильда, что осмеливаюсь указать вам на вашу ошибку, не все в этой комнате могут похвастаться такой честностью, когда у вас убийственный взгляд, вот как сейчас. Но меня он не пугает, добавляет Вульфхильда.
На шее Вульфхильды бьется жилка, и ясно, что на самом деле еще как пугает.
От затянувшегося молчания веет жутью.
Голосом таким тихим, что женщины подаются вперед, чтобы его расслышать, Мари произносит: когда говорит Вульфхильда, она говорит от лица самой Мари, это она наделила властью свою управляющую. Мари же говорит от имени Девы Марии, даровавшей ей сегодня великое видение.
Не станет же Вульфхильда перечить Деве Марии?
Сопротивление сломлено. Вульфхильда вздыхает. Сдается. С горящим взором склоняется над столом: увлеченная Аста уже составляет планы.
У лазарета греются на солнце три престарелые монахини. Одна больная, вторая безумная, третья теряет счет времени.
Эстрид скончалась во сне, ее место в лазарете заняла Амфелиза, она переступила через совокупляющихся змей, и ее постигла кара: Амфелизу разбил удар, она с трудом говорит, отнялась половина тела.
Дувелина – кровь ее чище, чем у прочих монахинь, она знатнейшего французского рода – с детства немногословна, с лукавой улыбкой, вечно щурит глаза, точно от сильного ветра.
И Вевуа: с тех пор как она потерялась во времени, нрав ее стал еще круче.
Приоресса Тильда сбивается с ног, она поручила этой троице лущить горох, поскольку теперь, когда леса полнятся шумом падающих деревьев и криками монахинь, все руки должны трудиться, даже старые и больные не вправе сидеть без дела.
С тех пор как начали строить этот лабиринт, плачется Вевуа, в дортуаре воняет потом. Задохнуться можно, не уснешь. Развели грязищу. На простыни смотреть страшно. Натащили в трапезную земли на подошвах.
В обители почти никого не осталось, заплетающимся языком говорит Амфелиза, работать некому. Бедная Тильда.
В окнах мелькает головной убор приорессы Тильды, и монахини на мгновение перестают лущить горох. Приорессе оставили всего лишь двенадцать монахинь и служанок, они трудятся за всю обитель, Тильда плачет, взбивая масло, плачет, вынимая хлеб из печи, она так поддалась отчаянию, что сад зарос сорняками.
Дувелина наклоняет голову. Из-за своей недалекости она, пожалуй, верит в Бога истовей прочих, она воплощенная добродетель, не омрачаемая ничем. Дувелина с удивительным проворством принимается лущить горох, пальцы ее порхают, она великолепно умеет лущить горох.
Дитя, выговаривает Амфелиза, желая сказать, как жаль, что вчера погибла облатка, ее придавило дубом. Сегодня утром девочку схоронили. Амфелиза все еще чувствует запах лилий, которые собственной доброй рукой уложила на покрытое саваном тело.
Вевуа фыркает. Умирают все присланные к нам облатки, говорит она остальным. Чего вы ждали. Такой голод всюду. Столько смертей. А эта дура-служанка съела корень, похожий на морковь, но не морковь, и отдала Богу душу, изо рта у нее шла пена. Бедные милые сестры синеют от кашля, такой ужас. Вевуа лично рыла им могилы. Под холодным февральским дождем. Ладони в кровавых мозолях. Вевуа разжимает пальцы, показывает свои руки. С обидою замечает, что они какие-то старые.
По этому жесту Амфелиза догадывается, что Вевуа перенеслась в голодные времена, до того как Мари стала аббатисой, за несколько лет до того, как сама Амфелиза попала сюда шестнадцатилетней новициаткой. Какого вы мнения о новой приорессе Мари, спрашивает она Вевуа: ей любопытно знать, какой Мари была давным-давно.
Вевуа презрительно усмехается и говорит, что новая приоресса Мари – пустое место. Слабачка. Экая дылда вымахала, а умом сущий ребенок. Толком не знает молитв, известных всем христианским детям. Безобразие. Вырастили язычницу. Правда, в детстве она побывала в крестовом походе, но обеты ее оказались слабы: она вернулась домой, так и не увидев Иерусалима. Неудавшаяся крестоносица, еще хуже тех, кто отправился в Утремер, чтобы обогатиться. Порой Вевуа слышит, как эта девчонка Мари разговаривает во сне. Очевидно, при дворе у нее была большая любовь. Мари по-прежнему ей что-то шепчет. Иногда Вевуа просыпается и видит, что кровать Мари пуста, кто знает, где та шастает. Попомните мое слово, говорит Вевуа, она скоро умрет от разбитого сердца. И хорошо. Негоже неверующей
