Так они показали мне, что война, которую им столь часто приписывают, – обман, порожденный змием, дабы посеять в мире вражду, раздор и несчастье.

Ибо познание, как я поняла, произошло оттого, что Ева вкусила запретный плод, а с познанием и умение оценить совершенство плода Марииной утробы и дар, подаренный миру.

Без Евиного греха не было бы непорочности Марии.

Без Евиной утробы – Дома смерти – не было бы утробы Марии, Дома жизни.

Без первой матери не было бы спасительницы, величайшей матери на свете.

И едва я поняла это ясно, две женщины встали как одна, оторвались от того места, на котором стояли, в сухом кустарнике зимнего леса, и медленно вознеслись в полосе света на небеса.

От них осталась лишь плотность утра, аромат мира в моем носу, сладость первой птичьей трели, ибо, хотя дочери мои застыли в трудах своих, зимние птицы видели всё, и когда женщины исчезли, немое их изумление сменилось бурным ликованием.

Записав это видение, я усмотрела в нем предостережение. Я поняла, что оно значит: к нам неожиданно нагрянет королева, и мы, монахини моей обители, должны все как одна неуклонно готовиться к ее прибытию.

Мари призывает к себе сестру Руфь. Старая подруга Мари не сумела сдержать опасений из-за строительства лабиринта, постоянно язвила Мари, и та, дабы избавить их обеих от склок, отослала ее в город, назначила старшей в принадлежащих аббатству домах близ собора: Руфь теперь ведает милостыней и приемом гостей, у нее в подчинении шестеро слуг. Дома эти передали аббатству, когда Мари только-только стала приорессой, тогда это были хлебные амбары, кишевшие крысами, убогое приданое одной из новициаток; аббатиса Эмма порывалась их продать, но Мари ее предусмотрительно отговорила. У нее ушло пять лет на то, чтобы собрать деньги и отремонтировать амбары, точнее, расширить и перестроить, а по окончании работ сюда перевели всех посетителей обители и всех нищих, что прежде просили милостыню на землях монастыря: им больше не приходилось долго брести по полям и лесам к обители на холме.

Больше никто не хватается за монастырскую ограду. Не ловит тайком форель в пруду и оленей в лесу. Не вторгается во владения монахинь.

Руфь является румяная от холода, пышнее прежнего, ведь она обязана держать обильный стол для титулованных и знаменитых гостей, для верующих, отправившихся в паломничество. Годными Руфь считает только лучшие блюда: хлеб белый, никак не ржаной, пиво, но не вино. Каждый день подают жаркое. Сыр зрелый, не молодой. Мари потакает Руфи; со времен их голодной юности величайшее наслаждение Руфь находит в еде.

К нам едет королева со свитой, сообщает Мари, сжимая руки Руфи. Скорее всего, к Карнавалу[24], Алиенора ценит изысканные блюда и не любит Великий пост. Слава Пресвятой Деве, Пасха в этом году не ранняя. Руфи придется принять и королевскую свиту, причем немалую. Несколько десятков человек. Для нашего постоялого двора это станет тяжким бременем, с сожалением замечает Мари.

Руфь пунцовеет, вздыхает и обещает подготовиться.

Королева прикажет тебе провести ее по лабиринту в обитель, добавляет Мари, но ты будешь умной и непреклонной и не покажешь ей тайный путь.

Скажи на милость, довольно запальчиво спрашивает Руфь, как простая смертная может отказать королеве?

Не может, отвечает Мари. Простая смертная очень медленно омоет королеве ноги, вытрет их, потом попотчует ее изысканными яствами и вкусным горячим вином, заблаговременно, едва услышав о том, что герольды въехали в город, отправив за аббатисой самую быструю лошадь.

К сожалению, произносит Руфь, основательно поразмыслив, обитель у нас королевская. И Мари как аббатиса – баронесса короны. Так почему нельзя показать королеве тайный путь в обитель? Ведь королева – ее правительница. А Мари, хоть и аббатиса, всего лишь подданная.

Королева Англетерры, сухо отвечает Мари, сильная личность, но совершенно не умеет хранить секреты. Но даже если бы умела, она слишком боится вновь стать пленницей, и не без оснований, она ни за что не отправится в путь одна, а придворным нельзя доверять.

И хотя телом Мари жаждет быть среди монахинь, размахивать топором, она дни напролет пишет письма и посылает Вульфхильду то туда, то сюда с донесениями.

Наконец приходит известие: королева приближается к городу, она едет быстро и без глашатая, Мари садится на лошадь и галопом мчится в город потайными тропами и туннелями, и когда королева, досадуя на то, что планы ее сорвали, заходит в гостиную их городского дома – того, где обычно раздают милостыню, – Мари, обливаясь потом, сидит у очага. Лицо аббатисы бесстрастно. Она выпрямляется во весь величественный рост и церемонно приветствует королеву, чтобы та могла ее остановить и предложить ей сесть. Королева не останавливает ее, Мари чувствует, как та ощупывает ее взглядом.

В сумраке коридора Алиенора казалась моложе, теперь же, возле камина, видны запудренные тонкие морщинки и обозначившийся горбик. Резкий запах духов – авангард ее атаки.

Мир смолкает в ушах Мари, она слышит лишь биение своего сердца. Она всматривается в свою душу, но тщетно. Если прекраснейшая лишилась красоты, грациознейшая – своей грации, уж не лишилась ли она и милости Божьей?

Как давно мы не виделись, без предисловий заявляет Алиенора, ты раздалась за эти годы. Садись, если, конечно, под тобой не проломится кресло. Куда и девалась та висельница, а, Мари? Та костлявая девочка. Вот так так.

Мари улыбается.

Королева глядит на нее. Нет, пожалуй, за эти тридцать лет ты превратилась в сфинкса, задумчиво произносит Алиенора.

Мы действительно питаемся хорошо, отвечает Мари, обитель больше не голодает, как в ту пору, когда в нее приехала девочка, которую Алиенора вышвырнула из дворца: тогда облатки синели и чахли от голода на глазах у Мари. Теперь мы едим сытно и вкусно, хотя, разумеется, толстух среди нас нет. Почти у каждой монахини огромные мускулы. Наверное, королева просто не привыкла к женской силе. Или Женский эскадрон – дело настолько давнее, что Алиенора забыла о нем? Наверное, если женщина не настолько хрупкая, что того и гляди взвизгнет и рассыплется, королеве она кажется толстухой – или, по крайней мере, не настолько изысканной и утонченной, как сама Алиенора.

Королева словно не слышит Мари; ты никогда не была миниатюрной, все так же задумчиво произносит она, просто в те годы на твоих костях еще не наросло мясо. А теперь у тебя под хабитом собственная броня, ты, Мари, похожа на старого носорога. Железная шкура, единственный грозный рог, ей так говорили. Носорог. Да-да, именно.

Мари выдыхает через нос и