— Нам, наверное, следует поторопиться. Меня ждет ваш отец.

— Конечно. Давайте поспешим. — Николай забрался в машину и повернул ключ, с удовольствием вслушиваясь в глухой рокот мощного двигателя. Еще пятнадцать минут, и впереди показался дом его отца.

— О! — восхищенно выдохнула Джулия.

— Точно так же выглядел царский дворец в Эдессе, — с гордостью сообщил Николай. — Единственное отличие в том, что копия больше оригинала.

Драгумис-старший редко покидал дом. В последние годы он жил практически затворником, передав управление бизнесом профессиональным менеджерам и отдавая свободное время своему истинному увлечению.

Их уже встречал Коста, начальник службы безопасности Филиппа Драгумиса.

— Познакомься, это Джулия, — сказал Николай. — Приехала взять интервью у отца. Но сначала мне нужно сообщить ему кое-какие новости.

Коста кивнул.

— Он внизу, в хранилище.

Николай повернулся к девушке:

— Не беспокойтесь, вечером я сам отвезу вас в город.

— Спасибо, но я вполне обойдусь такси.

Он рассмеялся, почувствовав ее неуверенность и беспокойство. Похоже, ее встревожило его упоминание о пророчестве Аристандра. Ох уж этот Запад! Люди там пугаются при малейшем намеке на сакральное. Хорошо еще, что гостья не была с ним вчера в церкви, не слышала о предсказании из Книги пророка Даниила, в котором содержится описание человека, которому суждено принести Македонии долгожданную свободу.

Попасть в хранилище можно было только на лифте. Николай вошел в кабину. Стальные дверцы неспешно и бесшумно сомкнулись. Он наклонился к сканеру сетчатки глаз, и лифт медленно пошел вниз. Достигнув пола, кабина остановилась и едва заметно содрогнулась от собственного веса. Часовой, охранявший вход в семейную сокровищницу, вытянулся в струнку. Николай набрал код на панели, и дверь открылась. Он вошел в хранилище, все еще думая о Книге пророка Даниила, вспоминая написанные двадцать пять столетий назад строки, обещавшие его народу спасителя.

Под конец же царства их, когда отступники исполнят меру беззаконий своих, восстанет царь наглый и искусный в коварстве.

И укрепится сила его, хотя и не его силою, и он будет производить удивительные опустошения, и успевать, и действовать, и губить сильных и народ святых.

И при уме его и коварство будет иметь успех в руке его, и сердцем своим он превознесется, и среди мира погубит многих…

Драгумис-старший, словно предупрежденный о приходе сына неким таинственным способом, уже стоял у застекленного шкафчика, на полках которого лежали фрагменты древнего папируса из Маллави. Пальцы его покоились на ореховой раме, а взгляд был прикован к пожелтевшим страничкам с выцветшими черными письменами. Николай любил отца, гордился им и преклонялся перед ним. Вот уж действительно — царь наглый и искусный в коварстве.

Старик поднял голову и посмотрел на сына черными отрешенными глазами.

— Да?

— Они нашли Акила! — выпалил, не в силах больше сдерживать волнение, Николай. — Началось.

Елена возвращалась в Дельту, когда перед ней, вынудив нажать на тормоза, выскочил вдруг синий пикап. Через минуту она догнала его, посигналила, привлекая внимание, и, высунувшись в окно, потрясла злобно кулаком и обдала ошеломленного водителя градом отборных арабских проклятий. Настроение испортилось после разговора с Николаем Драгумисом. Да еще этот чертов француз, так напомнивший ей покойного мужа, Павла. Каждый раз, когда такое случалось, воспоминание отдавалось болью понесенной утраты.

О Павле Елена узнала еще до знакомства с ним; сам тон его статей, остроумных, язвительных, колких, статей, в которых он высмеивал македонский национализм, раздражал ее, выводил из себя и в то же время заставлял восхищаться им. О его успехах у женщин ходили многочисленные слухи. Елена была гордой и независимой женщиной и, как многие ей подобные, страстно тосковала по сильному, всепоглощающему чувству. В конце концов судьба свела их на радиодебатах в Салониках. Он удивил ее с самого начала. Она ожидала встретить человека резкого, агрессивного, высокомерного и самоуверенного, но Павел оказался совсем другим. Тем не менее никогда раньше ей не попадался противник, настолько уверенный в себе. Едва обменявшись с ним рукопожатием, она поняла — надо ждать беды. У Павла был совершенно особенный взгляд, внимательный, пронзительный и немного насмешливый, как будто он понимал не только то, что она говорит, но и то, что хочет сказать. Как будто она была фильмом, который он уже видел.

В тот вечер Павел разнес ее в пух и прах, противопоставив ее аргументам юмор, основательность и точность. Его удары приходились в слабые места, безжалостно разбивая защиту. Расстроенная, Елена попыталась прижать оппонента цитатами из Керамопуллоса, отмечавшего идиосинкразический стиль македонской керамики, и вдруг, к полному своему ужасу, вспомнила, что на самом деле цитата принадлежит Каллиполитису. Рискнув бросить взгляд на противника, она увидела, что тот улыбается. В какой-то момент ее репутация ученого повисла на волоске, и этот момент изменил все.

Два дня после дебатов Елена бродила безостановочно по музею из зала в зал как неприкаянная и каждый раз, когда пыталась взяться за работу, желание, более сильное, чем голод и жажда, мешало сосредоточиться. Раньше ей никогда не приходилось звонить мужчинам, но теперь она позвонила Павлу. Опасаясь насмешек, коротко назвала себя и заметила, что хотела бы прояснить некоторые пункты разногласий. Когда он предложил пообедать, она едва не расплакалась.

Что было дальше?

Дальше было все. Подробностей память не сохранила, как будто жар любви просто выжег их. Но ощущение счастья, обретенного и утраченного, осталось, и это ощущение пронзало ее порой, когда на улице взгляд падал на мужчину, чем-то напоминавшего Павла, когда она улавливала запах его сигарет или когда кто-то смотрел на нее так, как Павел. Сегодня так смотрел тот наглец-француз. Смотрел с ухмылкой, уверенный в том, что стоит ему только щелкнуть пальцем, как она бросится к нему в постель.

Смерть Павла потрясла Елену. Она так и не оправилась от того удара. Да и как от него оправиться? Представляя горе, она ошибалась так же, как ошибалась раньше, представляя любовь. Оно виделось волной, которая сначала увлекает человека в пучину, а потом выносит на прежний берег. Все получилось не так. Горе переделало ее полностью, изменило так, как окисленный углерод меняет расплавленный чугун.

Да, думала Елена, сравнение подходящее: горе закалило, превратило ее в сталь.

Остановившись у киоска, Нессим вышел из «сааба» купить сигарет, и в этот момент какая-то женщина бросила в приоткрытое заднее окно плотный конверт. Вернувшись на подземную стоянку у отеля, он захватил конверт и поднялся в свой номер. В конверте оказалось лишь несколько страничек, но большего не стоило и ожидать. Нессим пробежал взглядом по расплывающимся строчкам фотокопии, посмотрел на размытую фотографию.