заметил, как наступило время, когда мои друзья «трезвенники-интеллектуалы» начали классе в восьмом влюбляться один за другим. Так вот со своими душевными терзаниями и за советами они непременно шли к ней, мудрой Ангелине.

Когда я был маленький, у нас дома всегда стоял запах хлеба; этот запах мне особенно запомнился. Папа укладывал хлеб прямо на газовую горелку, и буханка немного обугливалась. В день, когда Ангелины не стало, мы с папой и Филиппом молча сидели на кухне, а хлеб подгорал и дымился, прямо как тогда. И снова был запах детства, старого нашего дома, когда все еще было в порядке и были живы бабушки и дед. Папа в тот день вспоминал всякие ее хулиганства и как они с Ангелиной познакомились. Еще абитуриентом, он пришел в Сурок — кажется, узнавать про поступление. Там во дворе в тот момент ошивались какие-то уже студенты. Из компании этой до него донесся хриплый голосок, рассуждавший о том, как было бы здорово в этот жаркий день выпить холодного сухого вина. Про этот хриплый голос он довольно часто вспоминал.

В общем, неудивительно, что с таким детством дорога мне была заказана в один институт — Сурок. Поступал по блату, предупреждены, говорят, были все на всех факультетах. Учась на первых курсах, я постепенно начал помогать лепить скульптуры — сначала Ангелине, а потом ее подругам. Чаще всего — красавице тете Зине по кличке Кошка. Мы жили в одном дворе, на Маяковке. У нее был большой серый кот Киссенджер и толстый сын Сережа по кличке Satisfaction. На несколько лет моложе меня, он всю юность растил светлые волосы и правдами и неправдами собирал коллекцию винила. Кошка славилась фигурой и статусом любовницы Павла Ивановича Бондаренко, который, в свою очередь, славился тем, что был ректором Суриковского института, установил титанового Гагарина на Ленинском проспекте, а в войну партизанил, ловил и уничтожал фашистов, как мух. Одного его слова в институте было достаточно, чтобы все забегали и всё беспрекословно завыполнялось.

Как-то мама, вроде невзначай, упомянула, что тетя Зина получила заказ и лепит трех пионеров с горнами. И что, мол, было бы неплохо заехать к ней в мастерскую — помочь. Я страшно загордился, почувствовав, что кому-то нужен. И не кому-то, а самой Зине Шестеркиной, вожделенной мечте юности. Кстати, в отличие от Набокова с его Лолитой, меня всегда привлекали не девочки, а дамы постарше — с определенного возраста я был влюблен во всех маминых подруг одновременно.

Зинина мастерская находилась где-то в районе Песчаных, левее Сокола, если смотреть от центра. Мы с мамой вошли в обычный полуподвал с неполноценными окнами. Всё в нем было кукольно аккуратно. На видном месте висели фотографии солдат, и поныне украшающих мост на Ленинградском проспекте, и «женщины с корабликом», которая венчает входную группу Речного вокзала. Она очень гордилась этими работами.

Стол, накрытый красивой клеенкой, ломился от вкусностей.

— Кофейку? — потирая холеные ручки с безупречным маникюром и множеством породистых колец, предложила потенциальный автор «пионеров».

Я промямлил:

— Может, сначала полепим? Где «пионеры»?

Хотя есть и хотелось по молодости.

— Успеем, — успокоила хозяйка. — Откройка шампанское нам с мамой. А ты за рулем, пей кофе или «Буратино». — Мне совсем недавно родители подарили «жигуль», и я чувствовал себя крутым.

После легкой получасовой трапезы я, открыв второе шампанское, пошел в другую комнату к «пионерам». А Зина с узким бокалом и ментоловой сигаретой, с которой никогда не расставалась, в одной руке и стекой в другой последовала за мной. Мама с какой-то книжкой зависла у стола.

— Натурщице позвонила, сейчас придет, рядом живет, — сообщила Кошка.

Композиция была раскрыта. Я был «поражен» смелости пластического и анатомического решения. Каркасы лезли из всех мест и качались. Размер фигур был не настолько велик, чтобы убить при падении, разве что покалечить. Укрепив их слегка, приступили к работе.

Происходило это так: я лепил, Зина наподобие автомата за мной замазывала. Появилась натура с бутылкой красного донского игристого. Это была смазливая, во вкусе Льва Толстого, с темным пушком над верхней губкой, невысокая жопастая взрослая девушка с толстыми ногами и аккуратной грудью. Она сразу разделась, оставшись в лифчике и трусах синего цвета. Взобралась на подиум, который был рядом со станком. И начала принимать разные позы, примеряя гримасы независимости. В скульптуре одно время была мода на подобное телосложение, очевидно от Сарры Лебедевой.

Тетя Зина не унималась и добросовестно портила всё, что я делал. Я пошел к маме и настучал на скульптора и модель. Она их забрала в своей лаконичной манере: «А ну-ка на х. р все отсюда! Так он никогда не закончит. Пошли лучше выпьем!» Когда женщины удалились, я быстренько привел всё в относительный порядок. Часа через два мы ехали домой на Маяковку, Ангелина с Зинаидой, сидя на заднем сиденье, пели Вертинского, а модель осталась в студии убираться. Проводив автора до квартиры, мы пошли домой. Иулиан открыл дверь: на пороге стояли, обнявшись, мы с мамой. Посмотрев на нас поверх очков, он со смехом заметил: «Если часто будете помогать Кошке, сопьетесь».

Иулиан

О проснись, проснись,

стань товарищем моим,

спящий мотылек!

Басё

(перевод В.Марковой)

Но зато не унизив ни близких, ни трав,

Равнодушием отчей земли не обидел…

Надо мною стояло бездонное небо,

Звёзды падали мне на рукав.

А. Тарковский

У семьи Рукавишниковых есть дворянский герб — башня-тура с вырывающимися из нее языками пламени. В декабре 2000 года я работал в Вероне. Мне позвонили — папе плохо. Я купил билет на ближайший рейс и поехал в аэропорт. Самолет в Москву улетал утром. Я ехал по предрассветной декабрьской промозглой Италии и вдруг увидел перевернутую горящую фуру — пламя бушевало, озаряя небо рыжим. Подсознательно понял, что папы больше нет. В Москве через несколько дней после прощания неожиданно ночью загорелась и сгорела дотла баня на даче. Пусть кто-то думает, что это совпадение. Я думаю иначе.

Папа Иулиан. Великий скульптор. Так считалось у нас в семье. Об этом, правда, в пору моего детства кроме нас никто не знал. Да, я уверен: он заслуживал куда большей славы. Возможно, просто родился не в то время и потом не был в полной мере оценен. Красавец, душа компании, очень принципиальный, упрямый и последовательный. Причем он всегда был прямолинеен невзирая на личности. Он просил, или правильнее сказать, спокойно приказывал, и тут же все исполнялось.