беречь и совершенствовать можно только тогда, когда поймано то самое состояние. Вообще стараться не переделывать без нужды. С ним можно разговаривать как примерно с кем-то находящимся в коме — то есть, скорее всего, он не слышит тебя, но чувствует или, может быть, даже видит тебя и по-доброму к тебе относится. Как бы внутренне кивая тебе и то ли благодаря, то ли подбадривая тебя, мол, «давай, старик, — мочи!».

Ангелина

«Саш, а давай сделаем богатыря! Большого, цветного, красивого. Давай представим, каким он был: какая у него мощная фигура, какое лицо, доспехи, оружие! А когда закончим, покажем папе, деду, бабушкам. Неси пластилин, стеки, все необходимое, садись поудобнее» — примерно так говорила мне мама еще совсем маленькому. Грамотно затаскивала ребенка в профессию. Лет через десять будет: «Сядем поуютнее, накроемся пледами и посмотрим иллюстрации в старинной книге о замечательном венецианском художнике Тинторетто. Он жил в шестнадцатом веке… Смотри, как на темном фоне работает голова старика. Как брутально. Видишь, как сильно отличается от венецианца Веронезе, потому что та-та-та…»

Как хорошо с умной и красивой мамой в пледе на антресолях в дедовской библиотеке. Тикают часы. Дед стучит фигурами, решая шахматные задачи. На улице холод, а мы здесь, вместе. Да, она умела создать правильную атмосферу. Раздаются нетерпеливые звонки в дверь. Там актерский дуэт Николай Олимпиевич Гриценко с Ирой Буниной. Ира красивая. Она мне нравится. Ира моложе всех в доме. Ей, наверное, было лет тридцать, мне двенадцать, но несмотря на разницу в возрасте мы с ней друзья. Смотрим вместе фильмы по телику, беседуем. Я её рисую, за ужином сажусь рядом. Сейчас понимаю, что она была просто добра ко мне и умна, относилась снисходительно. Счастливое время! Школа ещё не достаёт так сильно, часто ходим в Театр Вахтангова, где служат Гриценко и Бунина. Кстати, а вы знали о том, что вахтанговская школа строится на том, что актёр настолько вживается в образ, что на сцене может свободно импровизировать? Я убедился в этом, став свидетелем одного случая.

Для начала скажу: в вопросах пьянки все окружавшие меня в то время взрослые, в основном мужчины, были, что называется, чёрными поясами. Выпивали красиво и помногу. Один из таких раутов начался довольно рано, днем. Вот по какому случаю: как-то деду Николаю прислали приличного размера чемодан ростовских раков. Страшный дефицит! С пивом в СССР в то время тоже была проблема. Позже, помню, придумали покупать билет в кинотеатр и затариваться в буфете пивом. Но это мы, беспомощные подростки, а те — крутыши. Позвонили дяде Юре Нероде, и он не замедлил появиться с багажником, полным коробок пльзеньского пива. Помню, как молодежь (мы с Буниной) уморились таскать их на четвертый этаж. Решив после пива повышать градус, народ дошел до песен и танцев, незаметно уйдя в ночь. Утро медленно сползало в вечер, во время которого всех занимал вопрос: как же выйдет на сцену Гриценко? В тот знаменательный день давали «Турандот». Николая Олимпиевича папа повез в театр пораньше и потом вернулся за нами. Мы сидели, ясное дело, в первом ряду — по блату. Вскоре после начала спектакля Тарталья, которого играл Гриценко, подошел к рампе и, наклонившись к нам прямо во время действия, сказал: «Злоупотребили с вами вчера пивком с раками, еле на ногах стою, а вы как себя чувствуете? Скоро продолжим!» Смеялся тогда только первый ряд.

Помимо монументальных произведений и станковой пластики в семье занимались медальерным искусством. В СССР выпускались памятные медали к всевозможным датам. Лет в пятнадцать я уже помогал маме в этой специфической работе. До сих пор не могу простить себе некоторой наивности жеребца на реверсе Багратиона. Но, видимо, все-таки что-то да получалось, потому что папа спустя время тоже начал поручать мне фрагменты. В те далекие годы делалось это так. Бралась ненужная виниловая пластинка Тамары Миансаровой или Эдуарда Хиля (благо в такого рода исполнителях в стране не было недостатка). Затем покрывалась слоем пластилина в один сантиметр, потом при помощи полотна от ножовки по металлу сдергиванием то зубастой стороной, то ровной делался идеальный диск, который и являлся основой для будущей медали. Самое важное — придумать аверс и реверс. Ха! У нас же есть библиотека, а там и Древний Египет, и Греция со своими медалями, Ассирия с рельефами, европейское медальерное искусство разных веков, любые шрифты… — и все по накатанной, как в детстве, опять с любимой мамой на тех же антресолях. Правда, уже без деда. Кропаем вместе. Вечером вернется цензура в виде Иулиана, покажем. Будет совместное обсуждение, нечто вроде семейного худсовета. А потом — самое приятное — поездка в Питер (в нашей семье он всегда оставался Питером, никогда не был Ленинградом) на Монетный двор.

На Монетных дворах в Москве и Питере медали уменьшались до нужного размера — примерно до пяти сантиметров в диаметре. Потом автор подписывал акт приемки и получал несколько медалей в бронзе. Бесплатно, в маленьком холщовом мешочке, завязанном бечевкой с сургучной печатью. Ангелина каждую такую поездку превращала в чистую магию. Заказывалось СВ на лучший ночной поезд туда и обратно. По приезде нас на вокзале уже ждала машина с Монетного двора. Она с водителем в нашем распоряжении два дня. Гостиница? Только «Астория» с Николаем Первым перед ней, детищем барона Клодта. «Хвостом не упирается, стоит на двух тонких опорах, чудо! В статуе, видимо, противовес и рессоры проходят через скакательный сустав, до плинта и в плинт», — восхищаемся мы с мамой, каждый раз входя в гостиницу и выходя на улицу. «Но постаментик, несмотря на время, все-таки аляповат, как думаешь?» — как взрослый говорю я. «Если честно, всегда так думала», — отвечает она.

Нам интересно вместе.

Поход в Эрмитаж — это, конечно, здорово, но главное — обед. Ясное дело, только в лучшем ресторане.

«Что будем пить?» — спрашивает Ангелина у подросшего сына. «Давай шампанское за медаль». — «Давай». Никакого ханжества. Респект родителям, что никогда не было запретного плода. Потому и не стал алкоголиком. А потом в Мариинку или в кино с мамой-подругой. И обратно в столицу.

У нас с мамой была совершенно особая жизнь, общие тайны, секреты, свой непонятный никому язык жестов. Рассказывая свои истории из детства, она привила мне любовь к балету и цирку: отец постоянно таскал ее с собой в цирк на репетиции. Маленькая Ангелина была там как рыба в воде. Часы, проведенные в цирке, в итоге вылились в сотни удивительных набросков и композиций.

Я и сам не