городке Оверстрэнд. Шестикомнатный коттедж называется «Грушевое дерево», потому что одну из стен, вырастающую из низкого скалистого утеса, подпирает грушевое дерево и смотрит на море как жена моряка. Я устроила так, что еще один милый домик на противоположном конце лужайки под названием «Улей» сняла Гуни с двумя детьми. Я знаю, что это послужит еще одной причиной для Уинстона приезжать к нам, когда позволит политическая обстановка, особенно когда Джека тоже призвали на службу.

Я ограничена в своих действиях, потому что снова беременна. Точнее я сама себя ограничила. Я не вынесу очередного выкидыша и его последствий, поэтому вместо обычных моих прогулок провожу долгие ленивые дни на берегу с детьми, и удивляюсь, насколько меня радует такое времяпрепровождение. Я роюсь в песке, показываю детям рыболовецкие суда и чаек и настаиваю, чтобы мы мочили ноги в водах Северного моря. Впервые я нахожу удовольствие в тягучих минутах с моими маленькими сорванцами и в их любви. Но к концу недели эта радость материнства блекнет, и я начинаю тосковать по новостям и прикосновениям моего мужа.

– Пошли, дети, – Уинстон, закатав брюки до колен, зовет Диану. Она послушно тащит куда больше снаряжения, чем может нести пятилетняя девочка. Трехлетний Рэндольф, напротив, разражается слезами при одном упоминании, что ему придется самому тащить свое ведерко. В душе надеюсь, это несоответствие объясняется разницей в их возрасте. Но, боюсь, тут большую роль играет разница их характеров.

Я замыкаю марш этой трудовой бригады, тащусь позади не только моего мужа и дочери, но и Гуни с детьми. Я вспоминаю о том, какие у них были лица, когда Уинстон приехал нынче днем. Когда мы с Гуни и детьми впервые заметили большое судно на приколе близ берега, пускавшее из трубы клубы серого дыма в безоблачное лазурное небо, то просто пялились на него, восхищаясь его размерами по сравнению с рыбачьими лодками, качающимися на волнах как игрушки для ванной.

Только когда с борта на воду спустили маленький ялик, и двое мужчин начали яростно грести к берегу, мы все заверещали от узнавания и восторга. Это была «Энчантресс», а одним из мужчин был Уинстон.

Я смотрю, как мой муж строит крепость вместе с детьми. Как только замок, вал, башни и ров готовы, дети начинают верещать и бегать кругами, принимая различные воинственные позы. Уинстон отступает, чтобы полюбоваться своими трудами и обнимает меня за расширяющуюся талию, скрытую легким платьем поверх купального костюма.

Поглаживая мой живот, он спрашивает:

– Как ты, дорогая?

Я утыкаюсь ему в грудь.

– Держусь, Мопс. Но я ужасно скучаю по тебе. И, конечно, волнуюсь.

Он целует меня в макушку. Голос его полон сожаления.

– Возможно, я не скоро смогу вернуться в Оверстрэнд, Котенок. Если вообще вернусь.

– Ты о чем? Мы сняли коттедж «Грушевое дерево» на все лето, и ты обещал приезжать каждые выходные, если только не будешь занят на важной миссии.

– Похоже, мы как раз достигли стадии жизненно важной миссии.

Я отстраняюсь, чтобы посмотреть ему в глаза.

– Так скоро? Что происходит?

Я знаю, что большую часть лета наш министр иностранных дел изо всех сил пытался предотвратить вступление Британии в войну. Это требовало необычно изворотливой дипломатии, поскольку Британия – член Тройственного союза, и между Германией, с одной стороны, и Францией и Россией – с другой, нарастает напряжение. Но я верила, что равновесие восстановлено, и Британии удастся избежать войны хотя бы летом.

– Котенок, боюсь, что на следующей неделе наступит развязка. Я уверен, что несмотря на попытки уладить ситуацию, Австро-Венгрия объявит войну Сербии. Это, несомненно, заставит Россию мобилизовать армию для помощи сербам, а Германия объявит войну России, поддерживая Австро-Венгрию.

– Нет! – восклицаю я.

Он снова обнимает меня.

– Прости, Котик, но я уверен, что будет так. И на этом дело не кончится. Германия наверняка захочет втянуть союзницу России, Францию, в драку, напав на нейтральную Бельгию. И даже хотя кабинет разделился по поводу приемлемости войны с Германией, вряд ли мы сможем игнорировать это вторжение или договориться о выходе из этой сложной ситуации.

– Твои разведданные надежны?

– Безупречны.

Я понимаю, что он прав, точно так же понимаю, что помощь Франции в случае германского вторжения – верный с точки зрения морали выбор. Если разведка Уинстона окажется права, и Германия действительно нападет на Бельгию, что откроет Германии прямую дорогу во Францию через сельские районы и в Англию через близлежащие порты, то нашей стране придется объявить войну. И мой муж будет среди тех, кто возглавит удар.

Меня начинает трясти. Я пытаюсь сдержать дрожь, поскольку не хочу, чтобы он думал, что я не выдержу тяжести его решения. Уинстон не может не чувствовать этого. Он крепче обнимает меня, шепчет:

– Мы победим, Котик. Последние тридцать месяцев я заботился о том, чтобы у нас был самый могучий флот, способный победить немцев. Эта схватка должна будет закончиться к Рождеству.

Его слова не утешают меня. Дело не в могуществе британского флота, а в том, что мой муж будет в центре его. Но я знаю, что Уинстону нужно лично от меня: непоколебимой веры в его способность быть предводителем. Я также знаю, что ему нужно, чтобы жена лорд-адмирала показывала всему миру уверенность. И он это получит.

Я поджимаю губы и улыбаюсь ему.

– Я знаю, любовь моя. И я знаю, что ты приведешь этот флот к победе.

Он кивает мне, и я вижу искорку радости в его глазах в предчувствии грядущего столкновения. Неужто он представляет, что в этой войне он будет достоин подвигов своего любимого предка, первого герцога Мальборо[37]?

– Вот именно.

– Мы с детьми вернемся в Лондон с тобой. В знак поддержки.

Несмотря на мою беременность и страхи, я ощущаю растущее возбуждение при мысли о возращении в Лондон и погружении в водоворот войны. Мы будем творить историю.

– Нет, дорогая. Вы с детьми должны остаться здесь. Мне надо, чтобы ты показала народу Англии, что мы можем продолжать жить как жили, что не надо бояться, – он отпускает меня, заглядывает мне в глаза. – Я должен ехать, Котик. Не надо слез. Победа неизбежна. – Он целует меня.

Я гляжу, как он по очереди обнимает Диану и Рэндольфа, затем семью брата. Мы собираемся на берегу, смеемся и весело кричим, пока он гребет назад на «Энчанстресс». Затем мы замолкаем, понимая, что это прощание не похоже на прочие. Оно может быть последним.

Через несколько дней предсказания Уинстона начали сбываться, и к 4 августа Британия вступила в войну. Во мне растет