Они одновременно друзья и враги.

Хозяин моего постоялого двора с уважением отзывается о клане. Он говорит о Кэмпбеллах как о людях честных и набожных. «Луч света во мраке Хайленда» — это его слова.

«Северные кланы — дикари и язычники. Мне жаль вас, — добавил он, — я имею в виду цель вашего приезда. Сомневаюсь, что вам удастся сделать их порядочнее при помощи слов. Или каким другим способом!»

Он протер стакан, покачал головой.

Я еще раз спросил хозяина о людях из Гленко, и он растянул рот в кривой ухмылке.

«Если мы — свет, то эти Макдоналды — по большей части тьма! — сказал он. — Глава их клана ростом вдвое превосходил обычного человека, носил куртку из кожи буйвола и не расставался с кубком, из которого пил кровь. Макдоналды были хуже всех в Гленко. — Он сплюнул. — Вам вряд ли удастся найти тех, кто печалится об этой воровской шайке».

Добавлю, что не все они мертвы. Я слышал, Джейн, как на постоялом дворе сплетничали вполголоса, и понял, что некоторые Макдоналды спаслись в ту кровавую ночь. Более того, хозяин гостиницы уверяет меня, прищурив глаза, что иные удрали на холмы. Как они выжили, одному Богу известно. Судя по слухам, это диво дивное, поскольку погода была столь же беспощадной, как и убийцы.

Но тем не менее кое-кто спасся. Рыбачка, перебирающая снасти на берегу, нынче утром прошипела: «Некоторые ушли в Аппин, сэр».

Это прибрежный город на севере, владение Стюартов. Вот тебе еще один клан! Я слышал, что эти Стюарты, тоже якобиты, приютили своих братьев в пору скорби. Возможно, я направлюсь в Аппин, когда сойдут снега.

Я рассказал об этом Корраг. Заговорил об Аппине — мол, там есть выжившие, — а она вцепилась в решетку и закричала, потрясая кандалами:

— Кто? Кто именно? Назовите имена!

Она пришла в такое возбуждение, глаза сверкали. У нее перехватило дыхание, когда я сказал:

— Я не знаю их имен.

Думаю, что именно дьявол заставил ее щеки так покраснеть.

— Узнайте же, — сказала она мне. — Живы ли их сыновья? Жены?

Я совсем мало рассказываю о ней в этом письме.

Она все такая же — болтливая и жалкая. Тюрьма не идет ей на пользу, и это только справедливо, ведь она сама призналась мне в дружбе с преступниками. Поведала о своей жизни в приграничных лесах с налётчиками, у которых набиралась сил и училась воровским и разбойничьим приёмчикам. По ее словам, мать-и-мачеха способна излечить меня от кашля, но можно ли верить? Подобные речи суть дьяволово искушение. Я стал думать о ней еще хуже. Нельзя верить в ее доброту, ведь она лжет, в этом не может быть никаких сомнений.

Тем не менее я вновь признаю, что ее манера говорить способна зачаровать менее опытного и осторожного человека. Возможно, причиной тому нежный голос, или произносимые ею слова, или все вместе. Как бы то ни было, когда я выслушал историю ее жизни в тех приграничных лесах и под снегопадом побрел обратно в гостиницу, мне чудились запахи болота и леса. Казалось, я ступаю по сосновым шишкам.

Это колдовство. Но меня не одурачить.

Еще добавлю, что случилась неприятность с лошадью. Гнедой коб, которого джентльмен из Эдинбурга столь любезно одолжил мне, захворал, и это вызывает у меня немалое беспокойство. Когда я заглянул на конюшню, он держал заднее копыто на весу. В чем тут дело, я пока не выяснил. Надо обратиться к кузнецу. Боюсь, это ударит по карману, но, когда распогодится, мне понадобится лошадь, ведь я собираюсь поехать на север, в Гленко, по неприветливым горам.

Пиши, любовь моя! Я страстно желаю услышать твой голос, но знаю, что это невозможно. Но ведь прочесть твои слова — это почти то же самое! Воображаю твой почерк — косые буквы с длинными ножками — и умоляю слать мне письма. Побалуешь меня? Я так скучаю по своей женушке.

Ч.

Листья, приложенные к голым ногам, натертым в долгих странствиях, хорошо их лечат.

О большой ольхе

Вы вернулись? Вернулись, но есть ли у вас новые сведения об Аппине? О тех, кто скрылся там? Вы мельком упомянули об этом, когда уходили, поэтому в потемках я могла думать лишь одно: «Кто из них сейчас в Аппине? Кто добрался туда? Кто спасся?» Я почти не спала. Меня терзали тысячи видений о том, что могло случиться с той кровавой ночи до сего дня. Я знаю, что бураны и горные тропы стали для них тяжелейшей преградой. Что они забрали больше жизней, чем мушкеты.

У вас есть имена?

Пожалуйста, постарайтесь их узнать. Вы постараетесь? И если услышите от кого-то имена людей, что всё еще живы, назовете их мне? Каждую ночь и каждое утро я думаю: «Дай им спастись, дай излечиться». Но больше всего я думаю об Аласдере.

Я вижу, все еще идет снег. Он падает даже гуще?

А вдруг это никогда не прекратится? Снег будет идти и идти, пока не завалит нас так, что мы не сможем шелохнуться и замерзнем, и на этом все кончится. Выживут только такие, как я, — любящие холод или, по крайней мере, не чувствующие его. И мы будем прозябать в снежных пещерах, у нас будет голубая кожа и черные глаза. Возможно.

Но это мне просто странный сон приснился. Я не хочу быть такой. «Весна всегда приходит» — вот что говорила Кора, которая никогда не любила снег. Она гораздо больше любила теплую погоду. Зеленые побеги.

Весна всегда приходит. Да.

Но я не увижу ее. Я слышала, как носили дрова, слышала даже сквозь метель. Должно быть, город ждет оттепели. Когда все растает, меня вытащат отсюда и сожгут на этих дровах. Стало быть, снегопад на моей стороне. Плохая погода — моя погода. А когда вновь запоют птицы и проклюнутся почки, меня уже не будет.

Только пепел. И обгорелый черный череп.

Слезливый разговор. Но я думаю, что могу позволить себе немножко жалости к себе. Меня сожгут… Я не сожгла ни одно живое существо, никогда бы так не поступила — какие бы преступления оно ни совершило. Никогда.

Как могут живые существа сжигать других живых существ? Как можно быть таким бесчувственным, чтобы сказать: «Сожгите ее», а потом повернуться и уйти, не дожидаясь, когда парик пропитается запахом гари? Я никогда этого не понимала.

Но я не такая, как большинство людей.

Та зима. Та длинная, освещенная синим зима, которую мы выдержали вместе. Кобыла разбивала наст копытами. Она с хрустом мчалась по замерзшим полям и лесам, и я очень испугалась, когда какая-то ветка уронила свое бремя на ее спину. Кобыла заржала, отряхнулась. Я свалилась в сугроб, но моя верная подруга вернулась и обнюхала все вокруг меня. Кажется, она извинялась, потому что уши были направлены вперед. Она всегда выставляла уши вперед, когда хотела что-то мне сообщить.

Я лизала сосульки. Я видела жуткие, залитые лунным светом ночи. Иногда небо было таким ясным, что я укрывала лошадиную спину плащом, ведь кобыла мерзла сильнее, чем я. Она родилась летом, много лет назад.