Напишите еще вот о чем.

Когда я жила с этими болотниками, умерла моя мать. Я видела это у себя в голове. Стояла на коленях у пруда, пила из сложенных ковшом рук и вдруг посмотрела на свое отражение — на секунду мне показалось, что это не я, а она. Вокруг нее мерцала вода. Свет вспыхивал возле шеи, и я поняла. Я поняла, что ее время истекло.

Вот как, должно быть, все происходило. Палач положил веревку ей на шею, касаясь нежно, словно был немного влюблен в нее и не хотел, чтобы она уходила из жизни. Ее волосы реяли вокруг головы. Запястья были аккуратно связаны за спиной. В последние свои мгновенья она посмотрела на небо и подумала: «Как оно прекрасно!»

Я тоже посмотрела вверх. Увидела качающиеся деревья и проплывающие серые облака. Я вздохнула, и она вздохнула. Я закрыла глаза.

Мистер Лесли, я послала ей всю любовь, что была у меня. Послала в Англию, желая, чтобы она нашла мою мать и чтобы та, погибая на эшафоте, чувствовала, что любима. «Скажи ей, что я жива. Скажи ей, что я в безопасности».

Той ночью я видела ее призрак.

Она появилась на поляне с несвязанными руками, и красные юбки шелестели, когда она шла. Кора была уже в ином мире, где нет зла. Она смотрела вдаль и улыбалась.

Так что да, я знаю, она мертва. Знаю, что через месяц река унесла нашу хижину и что все следы пребывания Коры на земле исчезли — все, кроме меня.

Я провела с болотниками три месяца, три лунных цикла. Трижды, лежа на своей лесной постели, видела сквозь ветви деревьев, как из тонкого бледного полумесяца вырастает тяжелая луна, похожая на фрукт, который можно сорвать и подержать в руках. Я вылечила глаза тому человеку в сентябре, а когда расставалась с болотниками, стоял мороз и мой желудок был полон мяса, а голова полна их песен. Потому что, сидя у огня, они пели старые разбойничьи песни — о нежных чувствах и потерянной любви.

Слива многому научил меня. Я знала теперь, что Шотландия — это две страны, две веры, два языка. Умела освежевать кролика одним движением. Он дал мне дирк и велел сберечь его. Объяснил, Макдоналды — дикие септы,[13]и это знание я тоже решила сохранить.

Но, возможно, самое важное, что я узнала от болотников, — что мы не можем понять душу и характер человека, пока не сядем рядом с ним и не поговорим. Потому что слово «болотники» для меня когда-то означало «беда». Теперь оно значит «печаль» и «козы».

Что, если бы я не встретила их? Мы всегда задаем себе подобные вопросы. Если бы они не увидели меня и мою сумку, что тогда? Я бы могла повести себя дерзко в землях Лоуленда и там погибнуть. Я могла бы никогда не встретить хайлендеров. Не найти его или Гленко.

Аласдер. Он теперь здесь. У меня в сердце.

Знала ли я, что он ждет? Чувствовало ли его мое сердце уже тогда? Это странные мысли, я знаю. Но как только Слива произнес «Хайленд», я подумала: «Да… Туда, туда! Это то самое место! Где люди дикие и где ветер гнет деревья, а небо отражается в озерах. Где человек живет, прижавшись к земле, в ожидании. Где я смогу быть самой собой. Поезжай туда. Торопись».

Однажды я так и сделала.

Тихий ночной ветер колыхал ветки и заставлял меня думать о северо-западе. Заставлял думать о глазах моей матери.

Я знала, что должна уйти. А потому, когда пришел первый мороз, я поднялась. Накинула плащ, подозвала кобылу. Посмотрела на четырех мужчин, спавших на земле. Они лежали под своими плащами, и я некоторое время слушала их дыхание.

— Спасибо, — сказала я.

Я выдохнула «спасибо», надеялась, что слово повиснет в воздухе и они услышат его, когда проснутся и обнаружат, что меня нет.

Я положила фиалку рядом со Сливой — потому что ее еще называют «спокойствие сердца», она действительно укрепляет сердце и успокаивает его. Он лучше всех относился ко мне.

У меня опять не было поводьев, так что я снова ухватилась за гриву и сказала кобыле: «Вперед!»

Прочь из леса, на покрытые белой коркой луга, под звездами, сиявшими так многообещающе, что я улыбалась, прижимаясь к кобыле. Я чувствовала ее тепло, слышала, как она храпит на скаку, и знала, что это самая настоящая ведьмина жизнь — ночная и тайная.

Иногда нам нужно так много сказать, но мы не можем. Иногда лучше не говорить «прощай».

Джейн, я все больше привыкаю к этому городу. Каждое утро, позавтракав копчёной рыбой, выхожу на прогулку, застегнув сюртук на все пуговицы и обмотавшись шарфом. Я осторожен, конечно, — на этом берегу дуют сильнейшие боковые ветры, способные свалить с ног взрослого мужчину. Еще я стерегусь снега, что скапливается на крышах и козырьках. Если ветер вдруг сбросит на меня большущий ком снега, это вовсе не пойдет на пользу ни здоровью, ни настроению.

Несмотря на непогоду, здесь очень красиво. Я прогуливаюсь мимо замка и очаровательной церкви, брожу по рыночной площади, которая так велика, что все горожане могут собраться там и все равно будет свободно. В ее центре навалены дрова и бочки. Именно там сожгут узницу в урочный час, хотя кто знает, когда наступит оттепель? Я сомневаюсь, что это вообще произойдет. Добавлю, что на берегу озера я заметил несколько богатых домов, построенных на хороших участках. У жителей Инверэри водятся деньги, — по крайней мере, они есть у Кэмпбеллов.

На сегодняшней утренней прогулке, что привела меня к замку, я думал об этой фамилии. Кэмпбелл. Что нам с тобой известно о кланах? Непростительно мало. Все имеющиеся сведения об этой стране я получил недавно, и они весьма деликатного свойства. Джентльмен из Эдинбурга первым предупредил меня о нравах Хайленда — о том, что кланы воюют друг против друга, крепко держатся за старые обиды и уже много лет пожинают плоды своих отмщений. Он говорил о Кэмпбеллах, называл их двуличными, — дескать, они как монета, у которой две стороны. «Чарльз, — сказал он в тот вечер, — тебе следует знать, что Кэмпбеллы одновременно проницательны и своекорыстны. Кажется, что они пекутся о благе общества, а на самом деле думают лишь о том, как бы расширить свои владения. В пути ты встретишь сторонников двух этих мнений». Он уверил меня, что Кэмпбеллы владеют большими уделами на западе. «И они, — поднял палец собеседник, требуя моего внимания, — никогда не оказываются в проигрыше…»

Так что можно либо испытывать крайнюю неприязнь к Кэмпбеллам, либо восхищаться ими. Они или друзья, или враги.

А для меня они сейчас и то и другое. Наверное, это покажется странным. Кэмпбеллы — гостеприимные хозяева, и меня приветствовали сегодня во время прогулки (как преподобного Гриффина, конечно), а такое всегда воодушевляет. Я считаю, хорошие манеры — признак культурного человека. Но эти люди — враги, потому что служат Вильгельму и не видят преступления в том, что голландец занимает трон другой страны. Я не сомневаюсь в их расчётливости — за мной следят, каждый потраченный мной пенни, каждое сказанное слово не остаются незамеченными. Я бы не хотел противостоять Кэмпбеллам, Джейн, ни оружием, ни умом.