– Да.

– Даже если будет больно?

В ответ на это я умолкаю.

– Насколько больно? – шепотом спрашиваю я.

– Настолько, чтобы удовольствие твое стало еще слаще.

Он гладит мои груди, и его ласки горячи и нежны. Я вздыхаю и невольно откидываю голову. Я хочу большего, куда большего, чем это. Он прихватывает мой сосок, и мои колени слабеют, а внезапная боль расцветает сладостью.

– Когда ты будешь готова, – шепчет он, – я приду.

Открыв глаза, я вижу, что он исчез.

Я одна в комнате – стою на нетвердых ногах и вся дрожу. В моей груди покалывает, а сосок по-прежнему немножко ноет. Я вся влажная, влажная от желания, и чувствую, как влага стекает по внутренней стороне бедер. Мое тело готово к вторжению, к захвату, но мой капитан покинул меня.

А может, его здесь и не было?

На следующее утро просыпаюсь в лихорадке.

Жгучее солнце уже разогнало туман, щебечут птицы, но мягкий морской воздух, что залетает в открытое окно, кажется мне дыханием Арктики. Замерзшая и дрожащая, я с трудом вылезаю из постели, чтобы закрыть окно, а затем снова забираюсь под одеяло. Вставать не хочется. И есть тоже. Единственное желание – чтобы в конце концов прекратился озноб. Свернувшись калачиком, я обессиленно погружаюсь в глубокий сон.

Весь день я лежу в кровати, поднимаясь лишь в туалет и за глотком воды. В висках пульсирует, а от солнца болят глаза, так что я накрываюсь одеялом с головой.

…Едва различаю какой-то звук. Кто-то зовет меня по имени. Женский голос.

Отбросив одеяло, замечаю, что дневной свет померк и комната погрузилась в полумрак. Я лежу в полусне и соображаю: кто-то и правда звал меня или мне это просто приснилось? Неужели я умудрилась проспать весь день? Почему Ганнибал ни разу не царапнул меня, требуя завтрак?

Глаза болят – я осматриваю комнату, но моего кота здесь нет, а дверь в спальню широко распахнута.

Внизу кто-то громко барабанит в дверь, и я снова слышу свое имя. Значит, это все-таки не сон.

Мне не особенно хочется вылезать из кровати, но, судя по грохоту, дама, которая ломится сюда, вряд ли отступит от своего намерения войти. Накинув халат, я на дрожащих ногах бреду к лестнице. Сумерки проникли в дом, и вниз мне приходится пробираться на ощупь, крепко держась за перила. Оказавшись в коридоре, я вздрагиваю: моя гостья стоит в открытом дверном проеме – ее силуэт подчеркивается светом фар, падающим с улицы.

Я с трудом нахожу выключатель, нажимаю, и лампы в прихожей вспыхивают так ярко, что болят глаза. Я по-прежнему ошарашена, поэтому мне требуется несколько секунд, чтобы извлечь из памяти имя гостьи, хотя мы общались буквально вчера, когда я была у нее дома.

– Мейв? – наконец-то выдавливаю я.

– Я пыталась дозвониться до вас. Когда вы не ответили на звонок, я решила все-таки заехать – просто взглянуть на дом. И обнаружила, что входная дверь настежь открыта. – Она смотрит на меня, нахмурившись. – У вас все в порядке?

Внезапно волна дурноты накатывает на меня и почти сбивает с ног. Я судорожно хватаюсь за перила. Стены начинают шататься, а лицо Мейв расплывается. Куда-то проваливается пол, и я падаю, падаю, падаю в бездну…

Слышу крик Мейв:

– Эйва!

И наступает тишина.

Не знаю, как я оказалась на диване в гостиной, но очнулась именно там. Кто-то разжег камин, и в нем теперь пляшут языки пламени – радостная иллюзия тепла, которое так и не проникло под укутывающие меня одеяла.

– Ваше давление повысилось, стало девяносто на шестьдесят. Уже лучше. Думаю, у вас было обезвоживание, поэтому вы потеряли сознание.

Доктор Бен Гордон снимает манжету с моей руки, и липучка на ней, разделяясь, издает громкий треск. Нынче врачи редко выезжают на дом, но, возможно, в маленьких городках вроде Такер-Коува это по-прежнему практикуется. Понадобился всего один звонок от Мейв – и через двадцать минут взволнованный, во всяком случае с виду, Бен Гордон с черной сумкой в руке вошел в гостиную.

– Она уже пришла в себя, когда я позвонила вам, – объясняет Мейв. – И наотрез отказалась от вызова «скорой».

– Потому что я просто-напросто упала в обморок, вот и все, – добавляю я. – Я весь день пролежала в кровати и совершенно ничего не пила.

– Не могли бы вы принести ей еще один стакан апельсинового сока? – обращается доктор Гордон к Мейв. – Необходимо «наполнить баки».

– Сейчас принесу, – обещает Мейв, направляясь в кухню.

– Сколько суеты! – вздыхаю я. – Мне уже гораздо лучше.

– Когда я приехал, выглядели вы неважно. Я уже готов был отправить вас в неотложку.

– Из-за чего – из-за гриппа?

– Возможно, у вас грипп. Впрочем, диагноз пока неясен. – Он поднимает одеяло, чтобы осмотреть меня, и тут же сосредоточивает внимание на моем правом предплечье. – А что это здесь? Откуда царапины?

Я гляжу на ряд узеньких корочек, протянувшихся вдоль моей руки.

– Ничего особенного. Всего лишь следы от когтей.

– Я заметил, что у вас кот. Очень большой. Он сидел на веранде.

– Да. Его зовут Ганнибал.

– В честь Ганнибала, который перешел через Альпы?

– Нет, в честь Ганнибала Лектера, серийного убийцы. Если бы вы знали моего кота, вы бы сразу поняли, почему его так зовут.

– И когда же вас оцарапал этот кот – серийный убийца?

– С неделю назад, мне кажется. Ничего не болит. Только иногда немного чешется.

Врач вытягивает мою руку и придвигается, чтобы осмотреть и кончиками пальцев ощупать подмышку. В том, как его голова наклоняется над моим лицом, есть что-то неуловимо интимное. От Гордона исходит аромат хозяйственного мыла и древесного дыма; в каштановых волосах кое-где виднеются серебристые прядки. Руки у него нежные и теплые, и в один прекрасный момент я с ужасом вспоминаю, что под моей ночной сорочкой нет белья.

– У вас увеличены подмышечные лимфоузлы, – нахмурившись, заключает он.

– И что это означает?

– Позвольте осмотреть вас с этой стороны.

Потянувшись к другой подмышке, он задевает мою грудь, и сосок на ней напрягается. Я ощущаю покалывание в нем и вынуждена отвести взгляд: доктор не должен заметить, что я краснею.

– А здесь увеличенных узлов нет, и это очень хорошо, – говорит он. – Я почти уверен, что знаю, в чем проблема…

Мы оба вздрагиваем от сильного грохота. И смотрим на рассыпавшиеся по полу осколки, которые только что были вазой.

– Клянусь, я ее не трогала! – восклицает Мейв, вернувшаяся в гостиную со стаканом апельсинового сока. Она сдвигает брови, глядя на осколки стекла. – Как она могла разбиться?