— Вы были мужественным человеком, господин барон. Это место вас недостойно, — объяснил Генрих.

— И вы меня похороните рядом с гробницей Марты Винкекельхофер, этой достойнейшей из женщин?.. Рядом с судьей Хартмудом Вайсом и с бургомистром Гюнтером Бергманом? Неужели это возможно? Скажите, вы не шутите? Не обманываете бедного барона? Я смогу, как добрый католик, покоиться в освященной земле? О боже, я сейчас умру от счастья... Какие вы прекрасные люди вы, господин Генрих, вы, господин Олаф, и вы, господин Питер. За все годы моего призрачного существования у меня не было ночи счастливей! Спасибо вам. Господи, спасибо и тебе за эту ночь. Я счастлив. Если бы вы знали, как я счастлив!

Между тем земляной холм уменьшался на глазах. Когда Олаф уставал, его сменял Генрих, потом за лопату брался Питер, затем снова Олаф. Тот, кто отдыхал от труда, внимательно наблюдал за потолком подземелья и за стенами. К счастью, новых обвалов не последовало: то ли странная колдовская сила хранила землекопов, то ли стены и потолок подземелья от времени спрессовались, окаменели. Что касается холма, обрушившегося на барона и ведьму, то он был мягкий, рыхлый, как будто земля обвалилась совсем недавно и не успела слежаться.

Когда большая часть земли «перекочевала» от центpa подземелья в его боковую часть, Питер приостановил земляные работы:

— По правилам археологии, только верхний слой можно снимать грубыми инструментами, — объяснил он. — Теперь мы должны действовать предельно аккуратно и осторожно. Лучше всего щетками или даже руками. Земля рыхлая, мы вполне можем обойтись без лопаты.

Олаф послушно отложил инструмент, друзья опустились на колени, заработали руками. Призрак попытался внести в раскопки свою лепту труда, но так как он физически не мог черпать землю, то со стороны казалось, что он поглаживает ее.

Первым наткнулся на останки барона Крауса Олаф Кауфман.

— О боже! — воскликнул он. — Здесь и вправду мертвец!

В земле белели кости скелета — рука с крепко сжатым кулаком.

Генрих поежился, Питер принялся нервно вытирать руки о штаны.

— М-м-мертвец! — задохнулся он. — Никогда еще не видел настоящих мертвецов.

— Это я, — подземелье огласилось громкими рыданиями барона. — О господи, как ужасно видеть собственные останки... Бедный барон! Бедный я... Какая ужасная участь... Ах, мои несчастные, милые косточки, столько лет вы пролежали в земле, дожидаясь этого часа...

Олаф осторожно очистил скелет. Из-под земли появилось предплечье, затем ребра. Они были сломаны большущим куском камня. Олаф с трудом отбросил валун в сторону, потом легкими движениями смахнул землю слева от ребер, и из земли на друзей уставился пустыми глазницами череп. При виде его барон зарыдал еще громче.

— О, во что превратилась моя бедненькая головушка! Я даже не мог представить себе, что череп барона так же ужасен, как и череп простолюдина. О, горе мне! Горе! Уж никто и по признает теперь в груде этих костей господина барона Фердинанда Крауса фон Циллергута!

Питер, переборов отвращение, стал откапывать ноги скелета Генрих занялся левой рукой покойного. Он сгреб одну горсть земли, другую...

— Ведьма! Куда подевалось ее тело, подавись им демоны?! вскрикнул полным ужаса голосом барон. — Ну, что же вы остановились? Копайте! Скорее копайте дальше!

Генрих почувствовал, как по спине побежали мурашки. Он машинально, с двойным усердием принялся разгребать землю.

— Должно быть еще одно тело? — с любопытством спросил Питер.

— Ты копай, копай, — сказал Олаф.

Слой земли становился все тоньше, вскоре руки наткнулись на каменистый пол.

— Ее нет! — воскликнул барон. — Проклятая ведьма перехитрила меня! О, Матерь Божья, зачем ты оставила меня? Почему?! Моя гибель оказалась глупой и напрасной. О, теперь понятно, отчего я проклят и вынужден скитаться до скончания века в облике ужасного призрака! Горе мне, горе...

— Да не убивайтесь вы так, господин призрак, — сказал сочувственно Питер. — Я читал, что иногда кости окаменевают, как ваши, а чаще всего превращаются в прах. Так что, с научной точки зрения, нет ничего удивительного в отсутствии второго тела.

— Но если придерживаться твоей теории, то первого тела также не должно быть, — возразил Генрих.

— А вот и нет. Если тел было два, они никак не могли находиться в одной и той же точке пространства. А это значит, что на одно из тел могла, к примеру, капать вода, от этого оно, наверно, и рассыпалось. А второе тело не подверглось химическим или физическим воздействиям и поэтому уцелело. Это все равно как фокус с мумиями. Одни мумии хорошо сохранились, а от других осталась одна оболочка из бинтов. А дело, оказывается, в том, что иногда жрецы, пытаясь угодить покойным фараонам, прямо затопляли их всякими маслами и благовониями. Подобное произошло с беднягой Тутанхамоном. Со временем смолянистые масла окислились и самовозгорелись, обуглив не только бинты, но даже царские кости. Все склеилось и превратилось в черную твердую массу. А когда дотронулись до фаянсовых бус на мумии, они тут же развалились — перегорели, можно сказать. Так что вы, господин барон, не расстраивайтесь. Ваша знакомая, кто бы она там ни была, преспокойненько рассыпалась в прах.

— Вы так думаете? — с надеждой спросил призрак.

Питер кивнул.

— Надеюсь, что вы не ошиблись. Очень на это надеюсь, — сказал призрак барона. — Я, правда, не знаю, кто такие эти мумии, но уверен, что в монастырях, где вы обучались, разбираются в таких запутанных вопросах...

— При чем здесь монастыри? — не понял Питер.

— А где же еще могут обитать ученые? — ответил призрак.

— Ну что, рукопись у нас, — сказал Олаф Кауфман. — Теперь мы можем спокойно убираться из этого подземелья. — Он наклонился, потянул скелет за руку. В следующий миг кости рассыпались, устлав каменистую поверхность серой, похожей на пепел массой.

— Так даже лучше, — заметил призрак. — Не так пугающе.

Питер вытащил из рюкзака щетку, смел прах барона в кучку — вышло не больше жмени. Все это Питер аккуратно пересыпал в прозрачный пластиковый пакетик, завязал узелок.

— Ну что ж, мы можем оставить подземелье с чистой совестью, — сказал Генрих. — Здесь нет больше ничего стоящего.

Друзья один за другим выбрались наверх. Генрих покидал подземелье последним и, пока Олаф взбирался по веревке, не мог избавиться от чувства, что из темноты на него кто-то смотрит. Во взгляде не было ничего угрожающего, но не было ничего и доброго — из темноты за Генрихом следил наблюдатель. Равнодушный и беспристрастный, как судья. Поэтому Генрих, лишь только его сверху окликнул Олаф, взлетел по веревке, как взбегает на дерево кошка, за которой гонятся собаки. Он отскочил от ямы, с облегчением перевел дух, а потом вскрикнул, указывая рукой на вход в подземелье. Яма на глазах затягивалась, в темных следах от ударом лопаты зашевелились ростки травы.