пройти в темноте на автопилоте. А в другом – стол и пара стульев. Наверняка прикручены к полу.

Первые двое суток я с трудом соображаю. Пытаюсь понять, кто на нас напал и зачем. Родственники мажора? Да ну на фиг! Эти бы наверняка подложили в карман пакетик с чем-нибудь запрещенным и отправили бы в СИЗО, а не в частную темницу.

Странное место, и охрана тоже странная.

Никто не заходит в камеру с автоматом наперевес. Всегда найдутся желающие, кто сможет выбить оружие и выстрелить в человека.

Я точно не способен. Но если на карту поставлено мое будущее с Любой, готов вырвать кадык и стрелять на поражение.

– Деня, иди-ка сюда, – зову своего телохранителя.

Тут наверняка нет никаких камер или прослушки. Но нашему математику Васе я не доверяю. Какого он молчал в первый день? Затаился как мышь и слушал нашу болтовню. Странно как-то. Береженого бог бережет.

Пытаюсь сообразить, кому и в чем я мог перейти дорогу. Бесполезно! Никто из моих врагов не способен организовать частную тюрьму. Только Алимов…

Но я и так к нему ехал! Или он знал заранее о цели моего визита? А я проворонил крысу?

Смешно!

На нетвердых ногах Денька подходит ко мне. Плюхается на топчан.

– Что, Семеныч? – спрашивает устало.

– Помнишь, как с Годой по Средиземному ходили? – бросаю негромко. А сам толкаю Дениса локтем.

– Это когда ты чуть не утонул, а он за тобой нырял? – подыгрывает мой верный ординарец.

– Ага, – киваю весело и снова мелю какую-то чушь, ударяясь в воспоминания.

– Ребят, а потише можно? – сбоку доносится жалостливый голос. – Поспать хочу.

– Да не вопрос, друг, – замечаю как можно добродушней. – Мы с товарищем даже пересядем подальше, чтобы тебе не мешать.

Денису достаточно и намека. Поэтому, поднявшись, мы один за другим направляемся в дальний угол.

А усевшись на намертво закрепленные стулья, начинаем лихорадочно осматривать ножки и крепления. А сами галдим про регату. Про моего друга Руслана Годарова, у которого на яхте не забалуешь.

– Он вроде культурный человек, – весело удивляется Денис. – А как на борт взойдет, кроет матом всех подряд.

– Морской волк, – усмехаюсь я весело. И добавляю тихо. – Каждая ножка на двух винтах держится. Подумай, чем можем раскрутить. У меня все из карманов вывернули.

– А у меня ножик швейцарский в потайном кармане остался. Там много всяких приблуд. От пилки до отвертки. Попробую отломать ночью, – соглашаясь, бормочет Денис. – Вдвоем крутить проще.

– Нет, – мотаю я головой. – Один отвлекает математика, а второй крутит. И так по очереди. Понял?

– Ну, ты голова, Семеныч, – восторженно выдыхает Дэн. – Я с ним песни буду петь, а ты винты раскручивать.

– Да, потом, когда я устану, ты меня сменишь, – еле слышно роняю я. – До завтрака должны успеть.

– А там вдарим каждому по башке. Захватим стволы, и тикать?

– Отличный план, бро. Вот только нужно действовать с осторожностью. Ждать, когда вертухаи облажаются.

– Тогда лучше винты до конца не выкручивать. Оставить их держаться на честном слове. Потом выхватим без проблем. А если найдут, могут грохнуть.

– Тоже верно, – киваю я и, вернувшись на свои нары, пытаюсь понять, почему меня никто не ищет.

Марат с Суровым должны были спохватиться сразу же. Я же не отбил контрольное сообщение. Или уже подбираются к этой норе. Знать бы точно и выступить с другого фланга.

– Может, споем? – толкает соседа Денис. – На том свете отоспишься, Вася.

– Я романсы петь хочу и старинные русские песни, – печально бросает наш математик. – А ты, Деня, только рэп и рок знаешь. А они меня не вдохновляют.

– Да ладно, – вздыхаю негромко. Сажусь на топчане. Потираю не кстати разболевшуюся грудь. Сердце, что ли, прихватило?

– Я знаю, – замечаю негромко. – Не все, правда, но кое-что спеть могу.

– Да ну? – в один голос удивляются мои сокамерники.

– Ну да, – фыркаю негромко. – У меня мама по молодости хоровым пением занималась. Меня с собой на репетиции таскала. Дома иногда за столом пели.

– Тогда запевай, Тимурочка, – надтреснутым басом предлагает мне Василий.

– Из-за острова на стрежень, – ни с того, ни с сего тяну я. И словно по мановению волшебной палочки переношусь в наш дом в Ангельском. Мать и гости выводят песню о сложной судьбе княжны, а мы с Руськой под столом играем с машинками. Сколько нам тогда было? Лет восемь, наверное. С двух сторон наши автомобильчики едут по перекладине и уже вот-вот должны врезаться друг в друга, когда черную лакированную доску перегораживает нога в красной замшевой туфле. Мама!

Хочу возмутиться. Заорать во весь голос. Но тут же замечаю, как рука отца, сидящего рядом, ложится на коленку соседки в розовых балетках. Будто наяву вижу холеную мужскую кисть. Замечаю массивный перстень с черным ониксом и бриллиантом. Пальцы отца сжимают худую угловатую коленку. А над столом льется его бас.

– Что ж вы, братцы, приуныли?! Эй ты, Филька, черт, пляши!

А до меня только сейчас доходит совершенно дикая правда. У отца была любовница. И эта женщина входила в ближайшее окружение нашей семьи.

– Ну, ты гигант, Семеныч! – восторженно смеется Денька, копошащийся около стола. – Никогда бы не подумал.

– Я тоже, – усмехаюсь криво. И все пытаюсь понять, с кем отец мог крутить шашни. Да еще при матери! Интересный поворот.

– А эту знаешь? – хрипло бухтит Василий и запевает тихонечко. – Товарищ, я вахту не в силах стоять…

Любимая песня отца, блин! Сейчас вдарить кулаком по стене.

– Сказал кочегар кочегару, – подхватываю сразу же. И мысленно удивляюсь, как мне удалось запомнить эти песни полностью. Ни одной современной не знаю.

Тяну печальный мотив вслед за математиком и снова, как на машине времени, переношусь в детство.

Во дворе полыхает мангал. Дядя Паша ворошит дрова, сбрызгивает их водой. А мама с Кристиной Годаровой, шушукаясь о чем-то своем, нанизывают мясо на шампуры. А мы с Руськой, стянув со стола овощи, сыр и печенье, устраиваемся в шалаше неподалеку. Из дома с блюдом выходит тетя Марина, мамина сестра. А за ней лениво вразвалочку – отец. И смех замирает на губах у матери. Мне кажется, я даже вижу слезы у нее в глазах. Она светски улыбается Кристине. Зовет нас с Руськой мыть руки. И как ни в чем не бывало подает отцу шампуры с мясом. А потом быстро уходит в дом.

Марина, твою мать!

Блин! Как же я не допер до этого раньше!

В этом ракурсе вся история со взрывом принимает другой, более чудовищный оборот. Сколько продолжалась эта связь? Наверняка прекращалась на какое-то время, а потом все начиналось заново.