— Хорошо, — тихо произнесла я, принюхиваясь к сладковатому запаху мужчины.

— М-м-м, как аппетитно, — произнес Калинин, приоткрыв крышку кастрюли, затем наполнил две тарелки картошкой до самых краев. Неужели думает, что я все это съем?

А присев за стол, он сразу же начал обедать.

— Принцесса, прости, что без тебя, но это выше моих сил. М-м-м… как же вкусно, ты и правда самая настоящая фея.

— Спасибо, — усмехнулась я, наблюдая за тем, как быстро он орудует ложкой, словно и не пережевывая вовсе. И опять не уследила за кофе, который уже вовсю кипел.

Поставив чашки на стол, я наконец-то присела и потянула свою тарелку ближе к себе. Смотря на то, как ест Роман у меня разыгрался не шуточный аппетит.

— Просто мясо очень вкусное, так что моей заслуги в этом нет.

— Ну, знаешь, этому мясу уже неделя, и я ничего дельного так и не смог из него приготовить. Это кабан дикий. Потому и вкусный такой. На всем натуральном выращен… на свежем воздухе жил…

— Калинин, — пискнула я, кинув ложку в тарелку, — вот что ты за человек такой? Испортил мне весь аппетит.

Стоило только представить большую жизнерадостную свинюшку, как желание есть это мясо пропало напрочь.

— Это был мой коварный план, — усмехнулся капитан и, отодвинув уже пустую тарелку, потянул к себе мою.

А потом…

Потом он взял мою ложку, облизал её, закатив глаза, и продолжил есть картошку из моей тарелки.

Если у меня не отвисла челюсть, пока я наблюдала за его нехитрыми движениями, то я молодец. Это было так сексуально, что дыхание участилось, а сердце вообще перестало биться. Калинин же по-прежнему спокойно и все так же быстро продолжал есть. Как будто и не заметил, что сделал что-то необычное, непривычное и будоражащее мой бедный женский мозг.

— Спасибо, принцесса. Теперь я точно на тебе женюсь, ну её, эту стирку. — И улыбнулся так, что мне захотелось провалиться под стол. И как понять, шутит он или серьезно? — Пойдем чинить твою дверь?

Роман поднялся с места, помыл посуду, а я все так же сидела за столом и глупо улыбалась. Позабыв обо всем на свете. О службе, о родителях, о Босике, о бывшем… Обо всем, кроме того волшебства, которое случилось утром.

Неужели я влюбилась?

У Калинина был чемодан с инструментами — нет, не так: у него был целый чемоданище.

— Пойдешь помогать или останешься здесь? — обезоруживающе улыбнулся капитан уже на пороге своей квартиры, и я как слепой теленок пошла за ним следом.

Деревянная дверь была сорвана с петель и валялась аккурат внутри квартиры.

— А если бы она открывалась правильно? В сторону подъезда ты бы смог её выбить? — задумавшись, произнесла я вслух.

— Не знаю, принцесса… это моя первая выбитая дверь, — щелкнул меня по носу Калинин. — И давай все исправим поскорее, чтобы об этом не знал больше никто, кроме нас.

— А Вика?

Роман отошел от меня и присел на корточки, осматривая старый кусок дерева.

— Слушай, она же полностью из дерева состоит. Даже не дсп, все-таки раньше не воровали так сильно, как сейчас, — усмехнулся сам себе капитан и продолжил: — Вика не в счет. Вика наш человек.

— Наш, значит… — тихо протянула я и ничего не смогла сделать с улыбкой, она, наверное, протянулась от уха до уха. Калинин же, напротив, больше не обращал на меня внимания, что-то там вымерял, выпиливал, прибивал, а затем и прикручивал.

Я лишь наблюдала за его вдумчивым, серьезным выражением лица, и мне нравилось. Нравилось то, что он может быть и таким тоже. Уверенным и взрослым мужчиной, который так хорошо целуется.

Когда дверь стояла на своем месте, мне стало как-то не по себе. Я не хотела оставаться в своей квартире. Одна.

— Спасибо! — улыбнулась ему, стараясь не показать, как на самом деле расстроена. По мне, так лучше бы эта дверь валялась и дальше.

— Обращайся, если что починить в этом раздрае надо… — Он скептически оглядел мою квартиру. — Только больше так не делай.

— Ты о чем?

— Не ори, как будто тебя убивают. Знаешь, у меня синяк на руке обязательно к вечеру появится.

Я подошла к нему и через ткань футболки провела рукой по плечу, затем ниже, касаясь его теплой бронзовой кожи.

— У меня есть гепариновая мазь, она хорошо помогает от синяков.

Слова вырвались быстрее, чем я о них подумала.

— Мазь? — нахмурился капитан и выгнул одну бровь. Это же надо так исхитриться, у меня получается поднимать лишь обе. — А я думал, что ты, как самая настоящая феечка, вылечишь меня без помощи медикаментов.

Я надавила большим пальцем на слегка покрасневшую и припухшую кожу. Через пару часов и правда появится синяк.

— Ауч! — шикнул Калинин.

Я сжала его руку крепче, ощущение твердости было таким приятным.

— Понял. Понял. С тобой не забалуешь. Ты, оказывается, злючка еще та, Ворон.

— Прости.

Я разжала руку и пошла вглубь квартиры, аптечка лежала на полках стенки. Перед тем как взять её, я ненадолго приложила ладони к щекам, те горели по-сумасшедшему.

Что же со мной такое творится? Я всего два месяца назад собиралась замуж за другого, а сейчас и вспоминать про Слесаренко тошно — не оттого, что скучаю, а потому, что мне противно. Противно, что я потратила на такого никчемного человека несколько лет своей жизни. И, кажется, была даже влюблена в него. Я так думала. Почти все эти два года я думала, что это была любовь.

Только вот разве можно так быстро разлюбить? Правильно, нельзя. А это значит… Это значит…

Я протянула мазь Калинину и, соприкоснувшись с ним кончиками пальцев, опять забыла обо всем на свете. Мысли улетели куда-то в небытие. Здесь и сейчас оставались лишь его светлые голубые глаза, пухлые губы с таким ярким, словно нарисованным, бантиком на них и теплые пальцы. Мир сузился настолько, что не было больше ничего. Только Рома и я… Я и Рома.

Я смотрела на него и ждала.

Он не двигался слишком долго, и если бы Рома не заворожил меня своим взглядом, то я, возможно, шагнула бы в его сторону сама или затребовала поцелуя самым наглым и беспардонным образом.

Но слова не шли, губы не хотели открываться. А Калинин все смотрел, смотрел и не двигался.

— Спасибо, Настя, — тихо, с отчетливой хрипотцой наконец-то произнес он, и я разжала пальцы, чтобы он беспрепятственно смог забрать мазь.

— Не за что, — с трудом ответила ему. Собраться было сложно. Особенно когда мозг просто визжал нецензурщину лишь с парой культурных слов: “Целуй меня, целуй!”

Затем была целая минута неловкого молчания.