Ле Бозон едва заметно улыбнулся, поскреб густую темную бороду, затем провел рукой вдоль шрама, тянувшегося от шеи к виску. Память о саксонском клинке…. С того дня он постоянно был начеку, особенно в сражениях, и, скорее всего, знал, о чем говорит…. Проследив за взглядом Готико, он тоже посмотрел на равнину. Вдалеке можно было различить городские стены и поблескивающую гладь реки. Из небольшой ложбинки, примерно в полулье от городских стен, поднимались белые дымки походных костров — там был лагерь Теодебера. Потом Готико обернулся и осмотрел собственные позиции. Он впервые осознал, как велико число костров, разожженных его людьми. Гораздо больше сотни. Может быть, и две сотни… Ленты дыма тянулись вверх в морозном утреннем воздухе вдоль темной кромки леса.

— Это я им велел разжечь как можно больше костров, — с довольной ухмылкой сказал Ле Бозон. — Клянусь Богом, они, должно быть, вырубили половину леса! Не переставая жевать, он указал на лагерь Теодебера и продолжал:

— И те тоже их видят! И даже ангулемцы со своих башен…. Если у них и была мысль распахнуть ворота для этого сброда, наши костры наверняка их разубедили. Они небось решили, что нас тут тысячи…. Ну и как ты думаешь, кто хуже всех спал прошлой ночью? Готико, улыбаясь, покачал головой.

— Да ты и впрямь хитрец, друг мой… Ты носишь свое имя не зря![30]

Дай Бог, чтобы он оказался прав… Готико не знал точно, сколько людей еще оставалось у Теодебера. Может, двести, а может, вдвое или втрое больше — в таком случае вопрос о победе становился очень спорным…. Но, так или иначе, Теодеберу больше некуда деваться. Город и река мешали ему отступить на юг или на восток.

— Что ж, пора начинать…. Уведи своих конников на восток, чтобы отрезать нейстрийцам путь к отступлению. Если понадобится, возьми с собой еще пехотинцев или лучников — но в любом случае сделай так, чтобы эти псы не смогли ускользнуть. Ле Бозон мельком обернулся на своих людей и с усмешкой сказал:

— Можешь на них положиться. Встретимся внизу. И если вдруг мальчишка попадется мне раньше, чем тебе, постараюсь сберечь его для тебя целым и невредимым!

— Да, ты хорошо сделаешь.

Когда всадники Ле Бозона галопом поскакали к опушке леса, люди Готико наконец присоединились к нему. Лица у них раскраснелись, с губ срывались облачка пара; и это зрелище позабавило Готико. Сдержав улыбку, он схватил шлем и щит, которые они снова протянули ему, и сделал знак военачальникам приблизиться.

— Трубите в рога и собирайте всех, — велел он. — Я поговорю с людьми.

* * *

Первые ряды смешались, ломая четкий строй. После того как миновало первое потрясение, новобранцы-галлы, охваченные воодушевлением, буквально смели отряды противника, топча убитых и раненых. Галлов оказалось так много в узкой ложбине, где занял позицию Теодебер, что мертвые служили живым щитами, некоторое время увлекаемые вперед безудержным напором движущихся следом. Ценность галлов как воинов, безусловно, была ниже, чем нестрийцев, но их приходилось двое на одного франка, а сражение вскоре стало таким беспорядочным, что сила и умение обращаться с оружием уже мало что значили. Теодебер поставил отряд лучников на склоне, возвышавшемся над левым флангом его войска, но их стрелы терялись в этой обширной движущейся массе, а позже, когда началась рукопашная, они уже не могли стрелять без риска попасть в своих и, в конце концов, попросту разбежались — и никто их не задержал.

Теодебер, верхом на коне, окруженный личной стражей числом всего около десяти человек, укрылся в небольшой рощице, на расстоянии полета камня от поля битвы. Везде, куда бы он ни посмотрел, его воины отступали. Справа его командиры распорядились возвести нечто вроде укрепления из охапок ветвей ежевики, сухого хвороста и наспех обструганных деревянных кольев, и теперь солдаты-нейстрийцы ударами копий сбивали тех, кто осмеливался штурмовать эту преграду. Однако она ничуть не защищала от вражеских стрел и дротиков. Здесь нестрийцы пока еще держались, но, как и повсюду, соотношение сил было далеко не в их пользу. Основное сражение шло в центре — безумная бойня в ужасающей, смертельной давке. От массы сражавшихся то и дело отделялись раненые, шатающиеся, покрытые кровью — порой только для того, чтобы сделать несколько шагов и рухнуть на землю. Скоро нестрийцы будут окончательно сметены. Иначе просто не может быть. Столько людей сбежало прошлой ночью, испугавшись несметного числа вражеских костров…. Единственный резерв Теодебера состоял из тридцати опытных воинов, ожидавших приказа в небольшой низине, на расстоянии оклика от рощицы, и охранявших повозки, нагруженные добычей. Это все, кого он сможет послать в атаку против варваров, когда где-нибудь в их рядах появится брешь…. Но ее не было, не было даже легкого ослабления — лишь ужасающее месиво сражавшихся, в котором уже невозможно было отличить своих от чужих. В адском шуме смешались: звон стали, хруст разрубаемых топорами черепов, хриплые крики и победные кличи — и весь этот чудовищный хаос неумолимо приближался.

Теодебер резким движением сорвал шлем и вытер заливающий глаза пот, не сознавая, что открыл на всеобщее обозрение свои длинные волосы, знак принадлежности к королевскому роду. Затем дрожащей рукой обнажил меч и повернулся к своим людям, чтобы призвать их атаковать врага, но крик застрял у него в горле. Его личные стражники бежали! Их копья и щиты валялись в раскисшей дорожной грязи, так же как сундуки и сумки, из которых вываливалась награбленная добыча. Теодебер увидел, как двое из них, слишком тяжело нагруженные, чтобы бежать или даже сражаться, были настигнуты и безжалостно изрублены всадниками, рыскавшими по окрестностям поля сражения. Остальных, скорее всего, рано или поздно ждала та же участь — как и его самого… Теодебер вздохнул и опустил глаза. Бегство ни к чему не приведет. Остается лишь умереть с честью. Не ради отца или королевства, не ради воспоминания, которое он по себе оставит, — но ради самого себя…

Принцу недавно исполнилось девятнадцать. В таком возрасте год кажется долгим периодом, и сейчас вся его жизнь виделась ему такой, какой она была в течение последнего года — сплошным бегством, отмеченным постоянным страхом перед преследователями. Когда он прошлым летом выехал из Руана, сердце его переполнялось восторгом — настолько он был уверен в том, что, наконец, сможет доказать свои воинские таланты и отомстить за поражение и позор своего младшего брата Хловиса. Он собирался покорить Аквитанию, захватить Тур, Пуатье, Бордо, смести остразийские армии и обрести золото и славу. При Пуатье ему довелось испытать опьянение от первой победы — над войсками Гондовальда Он взял Лимож, Кагор и подвел свои войска к самым границам владений Зигебера. А потом настали черные дни. Одиночество, ненависть, зимние холода и дожди, жестокость, отвращение…. А из-за отвращения — ненависть еще более сильная, не к самим жертвам, а к их покорности, слабости и к тому, что происходило с ним самим — по их вине…. Все эти убийства, пожары, грабежи, изнасилования…. Пора со всем этим покончить.

Теодебер еще несколько мгновений колебался, затем спешился. Конь был тем последним существом, к которому он еще чувствовал привязанность, единственным спутником, который не покидал его за все время этого кровавого похода. Это был роскошный жеребец, сильный и спокойный, подаренный принцу Хильпериком накануне отъезда из Руана. Нужно позаботиться о том, чтобы его не ранили…. Теодебер прижался щекой к шее коня и погладил его голову. Потом принц резко отстранился и, изо всей силы хлопнув коня по крупу, закричал на него. Конь отпрянул и галопом понесся прочь. Теодебер проследил за ним взглядом, пока не потерял из виду, а затем, вновь повернувшись лицом к схватке, неожиданно заметил, что небольшая горстка людей осталась с ним — они тоже спешились и обнажили оружие. Теодебер поблагодарил их кивком — горло у него слишком сильно сжималось, чтобы суметь что-то произнести, — и медленно направился к сражавшимся.