— Нет, ты прекрасно понимаешь, о чем я! — выкрикнул Патрик. — Ты сказал «пердунья»!

— Во-первых, я сказал «шалунья», а не «пердунья», Пат, — спокойно поправил его главный редактор. — А во-вторых, тебе послышалось именно то, о чем ты думаешь сам!

Все. Теперь Патрику оставалось обратиться только к Джейн Браун, той английской экономистке, что пригрозила присутствовавшим на конференции мужчинам публичным раздеванием, или к Эвелин Арбутнот, которая, судя по всему, была лесбиянкой и ненавидела его за то, что, к стыду своему, позволила себе хоть на мгновение им увлечься.

Экономистка Джейн Браун оказалась взбалмошной особой с чисто английским чувством юмора и чисто английским произношением — что ж, американцы падки на английский акцент. Она неумолчно верещала, точно забытый на плите чайник со свистком, но не о мировой экономике, а о том, как угрожала раздеться в присутствии мужчин.

— Я по опыту знаю, что мужчины никогда не позволят мне разоблачиться до конца, — важничала перед телекамерой миссис Браун, преувеличенно четко выговаривая слова, словно характерная актриса английского театра, играющая героиню определенного времени и происхождения. — Я и до нижнего белья не доберусь, а их уже и след простыл, и так из раза в раз! Мужчины — народ предсказуемый, уж в этом-то отношении на них всегда можно положиться!

Биллу интервью с Джейн Браун страшно понравилось. Он сказал, что оно «прелестно контрастирует» с предшествующей съемкой — с истерическими выкриками экономистки насчет насилия, которыми был отмечен первый день конференции. В конце концов материалы были благополучно отправлены в Нью-Йорк и показаны зрителям. Мероприятие, так сказать, осветили, другими словами, извратили и оболгали. Скатившись еще ниже, чем Патрик Уоллингфорд, руководство канала стремилось сделать «клубничкой» даже новости. В итоге, рассказ о работе женской конференции в Японии свели к анекдоту о том, как пышнотелая и крайне истеричная англичанка угрожает публично сорвать с себя одежду. И происходит это во время основной дискуссии, посвященной проблемам насилия; и не где-нибудь, а в Токио!

— Нет, ну прелесть какая! — воскликнула Эвелин Арбутнот. Она посмотрела этот полутораминугный сюжет у себя в номере — был заключительный день конференции. В погоне за дешевой сенсацией новостной канал, где служил Уоллингфорд, даже не стал дожидаться, когда конференция закончит работу.

Патрик был еще в постели, когда миссис Арбутнот ему позвонила.

— Простите, — только и смог вымолвить он в ответ на ее упреки, — но я, увы, не главный редактор. Я всего лишь репортер.

— То есть вы хотите сказать, что всего лишь выполняли чей-то приказ? — грозно спросила миссис Арбутнот.

Патрик еще не успел очухаться после бурной ночи, проведенной с японскими журналистами в злачных местах Токио. Ему казалось, что он до печенок пропитан запахом саке. Он не мог вспомнить даже, кто из японских газетчиков, ставших теперь его лучшими друзьями, подарил ему два билета на скоростной поезд до Киото и обратно. «Поезд-пуля» — кажегся, так говорил журналист, которого звали то ли Йоши, то ли Фуми. Полный покой в традиционной гостинице в Киото, уверяли Патрика японцы, полностью восстановит его силы; эти слова он запомнил хорошо. Но, к сожалению, забыл второй совет, что в Киото лучше ездить в будние дни.

Ах, Киото, город древних храмов и молитв! Город, куда более, чем Токио, способный навеять раздумья о вечном и успокоить душу. А ему, Патрику Уоллинг-форду, давно пора отрешиться от суеты. Примерно так говорил Патрик Эвелин Арбутнот, по-прежнему продолжавшей ругать его за «абсолютно бездарный» материал о женской конференции, показанный «этим вшивым каналом, не имеющим ни малейшего отношения к новостям».

— Да знаю я, знаю… — бубнил Патрик. (А что еще он мог сказать?)

— И теперь вы еще в Киото собрались? Для чего, интересно? Молиться? Хотелось бы знать, о чем? — сердито вопрошала Эвелин. — Лично я попросила бы у Господа послать вашему дурацкому каналу самую унизительную публичную казнь, какую только можно вообразить!

— Знаете, я все еще надеюсь, что в этой стране со мной случится что-то хорошее, — сказал Уоллингфорд, стараясь сохранить достоинство, которого у него, надо сказать, почти не осталось.

На другом конце телефонного провода возникла задумчивая пауза. И Патрик догадался, что Эвелин пытается сделать заход с другой стороны.

— Значит, вы хотите, чтобы с вами в Японии случилось что-нибудь хорошее? — медленно проговорила миссис Арбутнот. — Что ж… в таком случае, можете взять с собой в Киото меня. И я покажу вам нечто поистине прекрасное!

Патрик Уоллингфорд был верен себе — он согласился. Он всегда покорялся воле женщин и делал то, что хотели они. «Но ведь Эвелин Арбутнот, кажется, лесбиянка?» — спохватился он вдруг.

— Э-э-э… видите ли… из-за вашего невзначай брошенного замечания… ну, насчет той датской писательницы, я подумал… Словом, мне показалось, что вы, миссис Арбутнот, сторонница однополой любви. Лесбиянка.

— Господи, да я постоянно пользуюсь этой уловкой, — преспокойно заявила она. — Вот уж не думала, что вы воспримете это всерьез.

— Ах, так?.. — вырвалось у него.

— Успокойтесь: я совершенно определенно не лесбиянка. Но вот по возрасту вполне гожусь вам в матери. Так что если вы вдруг об этом вспомните и дадите отбой, я не обижусь.

— Что вы! Вы никак не могли бы быть моей матерью…

—Да нет, могла бы! Во всяком случае, с точки зрения физиологии,—заявила миссис Арбутнот. — Я вполне могла бы родить вас, скажем, лет в шестнадцать. Между прочим, выглядела я тогда на восемнадцать! Кстати, как у вас с арифметикой?

— Так вам уже за пятьдесят? — спросил он.

— Вы почти угадали, — сказала она. — Но сегодня поехать в Киото я никак не могу: ни за что не пропущу последний день этой жалкой конференции, хоть ее и устраивали с самыми лучшими намерениями.

А вот если вы подождете до завтра, то я поеду с вами в Киото на весь уик-энд.

— Хорошо, — согласился Уоллингфорд, не сказав ей, что у него в кармане два билета на сверхскоростной поезд. Он решил попросить дежурного администратора поменять билеты и забронировать другой номер в гостинице.

— Вы уверены, что хотите этого? — спросила Эвелин Арбутнот с некоторым сомнением.

— Уверен. Вы мне нравитесь, — решительно ответил Уоллингфорд. — Даже если сам я и впрямь настоящее дерьмо.

— Не стоит так себя корить, — заметила она. И в ее голосе впервые отчетливо прозвучали маняще-сексуальные нотки. При той скорости, с какой у нее менялись настроения и намерения, она и сама походила на «поезд-пулю». Патрик даже засомневался, стоит ли ехать с такой особой куда бы то ни было.

Эвелин словно прочитала его мысли.

— Не бойтесь, слишком требовательной я не буду, — сказала она. — Да и вам пригодится опыт общения с женщинами моего возраста. Когда-нибудь — когда вам будет лет семьдесят — мои теперешние ровесницы будут самыми молодыми из тех, кого вы сможете себе позволить.