естественно, потому что ребята – и я в их числе – действительно частенько так делали. Подвал в доме был огромный, с множеством ответвлений, поворотов и ниш. Как мне позже рассказали, его построили в стратегических целях еще при Сталине. Он был излюбленным местом детских игр уже долгие годы. Много раз «лабиринт», как мы его называли, грозились запереть и обрезать кабель, питающий его, но все никак не решались: а вдруг война или еще какая беда? И на детские невинные игры в сплетении полутемных коридоров смотрели сквозь пальцы.

Как раз до Лены.

– О, тогда я тоже туда! – обрадовалась девочка. – Только бадминтон занесу обратно домой, чтоб не мешал.

– Давай. А я тут тебя подожду, а то вдруг они с внутренней двери сюда выйдут.

Лена кивнула и побежала обратно к себе, перескакивая для скорости через ступеньку.

А когда вернулась, мы вместе зашли в «лабиринт».

Нас встретили скудный тусклый свет немногочисленных ламп, сырая прохлада и тишина.

– Что-то не слышно их, – заговорщицки прошептала Лена. – Далеко, наверное, уже ушли.

– Ничего, найдем.

И мы тихонько двинулись в глубь подвала, минуя поворот за поворотом. То тут, то там лампочки были перегоревшие, и мы шли в полутьме. Это и раньше будоражило меня и волновало, но сегодня – втройне. Сердце стучало так, что, казалось, вот-вот лопнет, как передутый воздушный шар.

– Ты чего, боишься? – приостановившись, прошептала Лена, услышав, какое неровное у меня дыхание.

– Н-нет, просто…

Слов больше подобрать не получилось. А вот кирпич, кем-то из пацанов неосмотрительно вытащенный из обветшалой кладки…

На мой наклон Лена не среагировала. Подумала, наверное, что шнурок развязался. А когда получила сильный удар в висок, смогла лишь с жалобным похныкиванием схватиться за голову и, пошатнувшись, осесть на пол. Хлынувшая из раны кровь перепугала меня настолько, что на ум не пришло ничего, кроме одного: бежать, бежать отсюда скорей! Душила тошнота, рот наполнился горечью, пришлось крепко сжать зубы, чтобы не вывернуло. Где-то на краю разума Лена как-то заторможено, будто была сильно пьяной, звала меня по имени. Потом – еще кого-то. Только когда она умолкла, в мозгах у меня прояснилось.

– Что я делаю? Что же я делаю? – то и дело вопрошали непонятно у кого искусанные губы, когда трясущиеся руки вынимали из кармана школьного ранца ножницы, которые оказались там просто потому, что сегодня был урок труда.

Отрезать толстую косищу было трудно. Волосы зацеплялись, рвались, выбивались. Школьные ножницы ведь совершенно не предназначены для подобных манипуляций. Когда коса все же упала на пол, Лена вдруг застонала. От страха и растерянности меня затрясло еще сильнее.

«Что дальше? Что делать дальше?» – металась в голове, как впервые запертое в клетку животное, паника.

«Брать свое и бежать как можно дальше!» – неистово вопил в ответ здравый смысл.

Стоило мне наклониться к неподвижно лежащей Лене, как рука ее вдруг взметнулась к моему лицу и врезалась прямо в нос. Из глаз брызнули слезы, мешаясь с искрами. Окровавленный кирпич, попавший под пальцы, снова был пущен в ход. Но длинный ноготь девчонки успел проехаться по моей шее. Стало очень страшно: в фильмах мне не раз доводилось видеть, как криминалисты по оставшимся под ногтями жертвы частицам определяли убийцу. Нельзя было допустить, чтобы такое случилось со мной!

Крови было много. Мне с трудом удавалось не влезть в нее кроссовками. Когда Лена уже не подавала видимых признаков жизни, мне хватило духу взять ее за руку. Она была совсем еще теплой. Но пульс не ощущался.

– Ей уже не будет больно, она ведь мертвая…

Помогли ли уговоры справиться со страхом и вновь подступившей дурнотой? Да, ведь отделить покарябавший меня ноготь от пальца все же получилось. Неаккуратно и грязно, вместе с крупными лоскутками кожи, но тем не менее. Страх внутри кричал: «Они все равно узнают, кто это сделал, и тогда – все, конец». Но сдаваться так запросто – это не мое.

При тусклом освещении редких ламп выбираться из «лабиринта» в одиночестве было жутковато. Постоянно казалось, что кто-то – Лена? Незаметно пришедшие ребята? – крадется следом, скрываясь в неосвещенных нишах и углах. Иногда мне слышалось едва уловимое эхо шагов, иногда – хриплое дыхание. Но останавливаться не возникало никакого желания.

Только когда дверь, в которую мы с Леной вошли, оказалась перед носом, до меня дошло, что трофеи я крепко сжимаю в окровавленных руках. Спрятать их под куртку оказалось просто, а вот очистить руки – нет. Пришлось поглубже сунуть их в карманы с надеждой, что успею добраться до ванной, не попавшись никому на глаза.

Как ни странно, получилось. И в этом мне крупно повезло, потому как только в ванной мне стало заметно, что рукава куртки и джинсы тоже забрызганы кровью. Благо, дома никого не было и хватило времени все хорошенько выстирать.

После совершенного обычные повседневные вещи казались какими-то новыми, непривычными, будто та, иная, только что открытая действительность вытеснила собой прежнюю. Так странно было надевать домашнюю одежду, ощущать запах мыла и шампуня на теле, видеть вновь чистые руки с розоватыми аккуратными ногтями…

Идея с ободком пришла сразу. А вот с кошельком – нет. Пришлось хорошенько поломать голову над тем, что делать с отрезанным, покрытым оранжевым лаком ногтем. А когда, наконец, решение пришло, мир вдруг приобрел совершенно новый вид.

Лену нашли в тот же день. Заходя в последний раз домой, она сказала родителям, что отправляется с ребятами в «лабиринт». Поэтому когда обычно вовремя возвращавшаяся дочь не пришла к ужину, ее отец знал, где начать поиски.

К нам милиционеры заходили один раз, да и то ненадолго. Задали пару вопросов типа «Когда в последний раз видели?», «С кем общалась?» и так далее, после чего благополучно ушли, породив во мне чувство уверенности в своих силах.

Потом мне еще долго снилась рыжая девочка, спускающаяся впереди меня по лестнице, «лабиринт» с его полутемными, шепчущими что-то коридорами и пугающими, шелестящими по каменному полу шагами. И как я в страхе оглядываюсь, но вижу лишь сгущающуюся вокруг тьму. Бесповоротную, безвыходную и все пожирающую.

Белесая ночная гулена отделяется от кажущегося серым в окружающей темноте цветка, поднимается над кустами малины. А потом – странное дело – летит вверх, прямиком ко мне. По давней привычке вытягиваю сложенные ковшиком ладони. Это самый лучший способ поймать бабочку, не повредив ей крылышки. Но почему-то когда бабочка приближается, я не смыкаю вокруг нее пальцев.

«Почему?» – тут же задает вопрос мой никогда не расслабляющийся разум.

«Потому что эта бабочка, вышедшая на прогулку в такое время, в дождь,