– А. Может, ему за спину?

– Да. Два…

– С каждой стороны.

Ифа расставила их так, чтобы они попадали в кадр. Снова посмотрев в видоискатель, она улыбнулась. Из-за ракурса сушефы казались маленькими, ничтожными пигмеями позади своего господина.

Эвелин протянула руку за снимком. Взглянула на него, зачесала волосы ото лба, шагнула к камере, и Ифа осознала, что, как всегда в этот момент, издала долгий шумный выдох, и стала ждать успокаивающего «щелк-тррр-щелк» мудреного внутреннего устройства камеры.

Но тишину ничто не нарушило. Эвелин выпрямилась. Нахмурилась. Сказала:

– Так.

Ифа бросилась вперед.

– Что?

Осмотрела камеру, проверила свет в комнате.

– Что случилось?

Она снова повернулась к Арно и увидела, что что-то не так. В чем дело? Арно был на месте, угрожающе склонившись над столом, сушефы сгрудились позади; ножи поблескивали на солнце, как надо. Но чего-то не хватало. Потом она увидела, что нет одного из сушефов. Ушел. Вместо четверых осталось трое.

Ифа отыскала его у черного хода, возле мусорных баков, с сигаретой.

– Здрасте, – начала Ифа, подавляя желание схватить его за рукав и затащить обратно. – Когда закончите, может быть, вы могли бы…

– Это Эвелин Неметов, да? – перебил ее он.

Ифа подняла брови.

– Да.

– Я так и думал. – Он затянулся. – Это нечто, хотя сомневаюсь, что он, – сушеф кивнул в сторону кухни, – имеет хоть малейшее представление о том, кто она.

– Ладно. Слушайте, мне, правда, нужно…

– Я видел ее последнюю выставку в МоМА. Невероятно. Эти фотографии семей, которые живут на улице. Вы тогда с ней работали?

– Эммм, да. – Ифа кивнула, потом покачала головой, не понимая, куда приведет этот разговор. – Работала. Может быть, вы…

– Наверное, потрясающе это, быть ее ассистентом.

– Да. Так вот, было бы здорово, если бы вы вернулись в кухню, потому что…

– Я не могу оказаться на вашей фотографии.

Ифа уставилась на него. Он был примерно ее лет, может, чуть постарше. Кожа у него была молочно-бледная, как у того, кто слишком много времени проводит в помещении, сам долговязый, буйные черные кудри рвались из-под поварского колпака, и глаза были такими темными, что в них терялись зрачки. Он стоял со скрещенными руками, привалившись к мусорному баку, и смотрел на Ифу нахмурившись.

– Ее ведь опубликуют, да? В журнале или в газете. Я бы очень хотел на ней быть. Но не могу.

Ифа перенесла опору с одной ноги на другую.

– Не понимаю. Что вообще может…

Он коротко рассмеялся и бросил окурок на землю.

– Вы англичанка, да?

– Нет.

– А по выговору англичанка.

– Ну а так нет.

– А кто вы тогда?

Ифа вздохнула.

– Человек, занятый работой. Слушайте, нам нужно, чтобы за ним стояли четверо. Кадр не получится, если будет трое. Мне нужно, чтобы вы вернулись…

– А что, если, – Эвелин внезапно шагнула между ними, – вам надеть темные очки? И колпак натянуть поглубже? Так можно?

Он взглянул на нее. Потер щетину ладонью.

– Для вас, Эвелин Неметов, – серьезно сказал он, – я на это пойду.

Эвелин склонила голову. Порылась в кармане и вынула солнцезащитные очки, маленькие синие диски, висящие в проволочной оправе.

– Наденьте мои.

И она похлопала его по руке, отдавая ему очки.

– Не понимаю, – взорвалась Ифа, – да почему…

Эвелин перевела взгляд с парня на Ифу, потом обратно или на отрезок воздуха между ними, словно искала там какой-то текст, который ее интересовал. По лицу скользнула тень неодобрения – и тут же исчезла.

– Полагаю, наш друг – человек принципиальный. Я права?

Он надел очки и улыбнулся Эвелин.

Эвелин повернулась к ней.

– Он уклонист, Ифа, – пробормотала она. – Ты вообще газеты читаешь хоть иногда?

Съемка пошла сама собой во второй половине дня. Эвелин щелкала, потом смотрела, щелкала, смотрела. Уходила в одну сторону, потом в другую. Ифа металась по площадке, меняя объективы, вставляя пленку, помечая использованные катушки и складывая их в сумки. Завтра, она знала, предстояло работать допоздна, проявлять это все. Когда Эвелин сказала: «Ну, все». Арно спрыгнул со стола, заключил ее в объятия и повел выпить по бокалу вина.

Ифа занялась долгим делом развинчивания штативов, укладывания камер в футляры, разборкой освещения. Когда она рассовывала объективы по мешочкам, кто-то подошел и встал рядом.

– Вся хорошая работа остается на нашу долю, да?

Ифа прищурилась, глядя на него снизу вверх.

– А то как же.

– Мне нужно начистить и нарезать десять фунтов моркови завтра, прямо с утра.

– Везет же.

– Надеюсь, вам по крайней мере за это прилично платят.

Ифа хохотнула.

– Мне вообще не платят.

Он уставился на нее с открытым ртом.

– Да ладно, серьезно?

– Ага.

– Она вам не платит? Как так?

Ифа подняла глаза. Он избавился от униформы, из рукавов футболки торчали длинные, бледные, мускулистые руки. Знак ПОЖАРНЫЙ ВЫХОД у него за головой, казалось, перестраивался, чтобы ее предупредить: ПОЗОРНЫЙ ВЫХЛОП или что там, ПОЖАЛУЙ, ТОТ?

– Ассистентам фотографов обычно не платят. Мы это делаем ради…

– Славы?

– Я собиралась сказать «опыта».

– Слушайте. – Он вытянул ногу и потрогал сумку носком ботинка. – Простите, что назвал вас англичанкой. Ифа. – Он словно обдумывал ее имя, широко улыбаясь. – Понял. Ирландское, да?

– Ага. Ева по-нашему.

– А пишется как?

В ответ она продекламировала нараспев:

– И-ф-а[8].

– Поразительно. Всего одна согласная. Как будто ваши родители бросили камешек на пишущую машинку и просто назвали вас тем, что отпечаталось на странице.

Она застегнула молнию на сумке.

– Вы всегда такой вежливый?

Он снова улыбнулся.

– Может, нам сходить пообедать?

– Пообедать? – повторила она, тыча пальцем в сторону окна, за которым темнело небо.

– Поздний обед, – сказал он. – Давайте, поучите меня ирландскому. Я вас могу научить шестью способами резать морковку и как лучше скрыть свою личность. Ну кто устоит?