Я лишь только наблюдаю. Впервые за столько лет вижу ее в “деле”. Что-то толчет в ступке, подливает воды, говорит-говорит.

Это вводит в транс. Удивительно. Спустя час, наверное, все готово.

— Держи, — подает мне пиалу. — Сейчас я ее напою отваром. Вещь неприятная, но должно помочь. От нее ни на шаг, понял? — сверлит черным взглядом. — Натворил дел, расхлебывай. Она же твоя теперь, — несет какую-то чушь. — Поторопился ты, — снова качает головой. — И вот, — достает склянку из кармана. — Если вдруг станет хуже. Натрешь ее. Всю. С ног до головы. Понял? — принимаю от нее баночку. Киваю. — А теперь пойдем.

Ей плохо. Я вижу и почему-то это чувствую. В грудине скребет так, что самому больно. И вид ее изможденного лица добавляет чувства вины.

Бабка черпает жижу, которую приготовила, маленькой деревянной ложкой. И придержав девочку за подбородок, вливает в рот.

— Давай, маленькая, глотай, — звучит ласково.

Впервые слышу такой тон от бабы Дуси.

— Еще немного, — приговаривает и вливает вторую ложку.

Девчонка морщится, всхлипывает, но глаз не открывает.

— Вот, — возвращает мне пиалу. — Здесь еще на пару раз. Утром дашь и в полдень.

Я снова как дурак киваю.

— А теперь выйди, — командует. — Выйди-выйди, — повторяет, заметив мои сомнения.

Послушно покидаю комнату, но уходить не тороплюсь.

Бабка начинает водить руками над девушкой, что-то говорит на непонятном мне языке.

Припадаю к стене и, закрыв глаза, слушаю ее. А когда все затихает, открываю глаза и вздрагиваю.

— Не отходи от нее. Пока не пройдет лихорадка, глаз да глаз, — баба Дуся стоит напротив меня и дает наставления. — Защиту на руку ей надела. Скажешь, чтобы не снимала. Уж очень она чувствительная у тебя, — мягко улыбается.

Послышалась возня и мы одновременно повернулись на звуки. Пес залез на диван и улегся в ноги Ренаты. Готов уже отогнать и отругать наглого пса, но меня старуха хватает за руку, останавливая.

— Он поможет справиться с хворью. Сам уйдет, когда решит, что больше не нужен. Не ругай его.

— Шаманишь? — наконец, решился спросить.

Молчит.

— Что ж ты деда-то моего не приворожила своими шаманскими штучками? — интересуюсь. Этот вопрос одно время меня очень волновал. Но потом забылось как-то. А сейчас снова все всколыхнулось.

— Приворот серьезное дело, — заговаривает, а в глазах ее мелькают грусть и сожаление. Но быстро пропадают. — Человек должен сам выбирать и принимать решение. А навязывать ему свою волю это неправильно. Убить равносильно, — заканчивает говорить и, развернувшись, идет к выходу.

— Я провожу, куда ты в такую темень? — иду за ней.

— За меня беспокоиться не надо, — звучит строго. — А вот за нее, — кивает в сторону комнаты и, не закончив предложение, выходит за дверь, хлопнув ею перед моим носом.

* * *

Возвращаюсь к девчонке. Спит. Пес поднял голову, проследил за моими действиями и опустил на лапы, закрыл глаза.

Я зажег светильник и лег на край дивана, на бок. Смотрю на нее. Красивая… даже очень. Невозможно это не заметить. Точеные черты лица, правильные. Фигурка ее… тонкая талия и…

Тяжело выдыхаю, сжав зубы, потому что вспоминаю, что сегодня было. И что я сделал. Взрослый мужик, а не смог противостоять ситуации.

Закрываю глаза, а вижу ее. Ее взгляд. Сначала уверенность, потом страх и боль.

Невольно сжались кулаки. Ладно, об этом мы с ней еще поговорим, главное, чтобы пришла в себя.

Она тяжело дышит. Касаюсь осторожно ее мокрого лба. Горит. Что тут бабка наколдовала, один черт знает. Поможет ли? Или уже надо драть подметки и везти ее в больницу?

Откидываюсь на подушку. Черт! Как же все усложнилось.

— Мама, — послышалось еле уловимое.

Приподнялся на локте. Так…

Поднялся, пошел в кухню, налил теплой воды в стакан. Вернулся.

— Мама, — ворочается в постели.

Сажусь рядом. Что делать-то? Я никогда не был нянькой. Даже не знаю, как себя вести.

Захныкала. Боже, ну ведь и есть ребенок еще.

Пес недовольно на меня посмотрел.

— Тише, — прилег, коснулся пылающей щеки.

Облизала губы.

— Пить хочешь? — спрашиваю тихо.

— Угум, — приоткрывает глаза. Мутные. Цвета грозового неба. Полные слез непролитых.

Ну, девочка, только не надо плакать.

— Давай, — прислоняю стакан к ее губам. — Пей.

Делает глоток, потом еще и еще.

— Тише, ну куда торопишься, — отстраняю стакан.

Она снова падает на подушку и закрывает глаза.

— Мама плачет, — шепчет она.

— Ты вернешься скоро домой и она перестанет плакать, — отвечаю, не зная, слышит ли она меня.

— Правда? — неожиданно переспрашивает.

Удивленно смотрю на нее.

— Правда.

— А ты? — тихо и неуверенно.

— Я? — удивляюсь снова.

Укладываюсь на бок поудобнее, подложив руку под голову. Смотрю на нее.

— Угу, — мычит.

— Я продолжу работу, — сам еще не знаю, что будет потом. Очередное задание, командировка…

— И мы больше не увидимся? — я снова смотрю на нее и не понимаю, она со мной или бредит? В сознании?

— Нет, — отвечаю, ожидая с интересом, что будет дальше.

Она замолчала. Губы поджала. Даже на лбу появились морщинки, словно нахмурилась. Тяжело дышит. Молчит. Может, уснула?

Сам закрываю глаза. Даже успеваю задуматься о дальнейшей работе, как снова ее тихий голос звучит.

— Я бы хотела… — кашель прерывает ее слова.

— Что? — не понимаю ее мысли.

— Встретиться с тобой. В другой обстановке.

Открываю глаза, не веря в услышанное. Она хотела бы встретиться со мной после всего этого дерьма? Глупая девочка.

Прикрываю глаза и проваливаюсь в сон. Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем проснулся от ее метаний по постели.

Пес заскулил.

— Тише-тише, — пытаюсь успокоить девчонку.

А она ревет.

— Боюсь, — и натуральные рыдания.

— Чего ты боишься? Я рядом, — хватаю ее за руку.

Кипяток. Это уже больше похоже на бред.

— Пить будешь? — спрашиваю, но в ответ тишина.

— Воды много. Я утону. Плавать не умею, я не умею… — цепляется за мою руку пальцами.