— А где Ефа? — вдруг открыл рот мой пленник.

— Поверни голову вправо. Жопу видишь? Это — его.

— А что с ним?

— Ничего особенного, помер Ефа.

— Ответишь, Гена, — прошипел он. В том изысканном обществе, где он вращался, видимо, так принято пугать.

— Не перед тобой. — Я уперся левой рукой ему в челюсть и отклонил голову вбок. — Да, едва не забыл, я не Гена… — И ударил его в висок камнем. Как говорится, «если что-то не так, вы простите меня». Перед тем как глушить человека и везти на природу закапывать заживо, стоит все-таки удостовериться, он это или не он.

У этих двоих здорово получались земляные работы, то ли в строительных войсках служили, то ли в свободное время землекопами подрабатывали, а может, у Вишни в бригаде насобачились. Не знаю. Все равно могила получилась просторная, эти двое легко влезли, даже место осталось.

Я забросал яму землей, утрамбовал, добавил еще земли и снова утрамбовал, а под конец покрыл ее опавшей листвой из кучи, которую заботливо подготовили для Гены покойнички. Потом попил еще воды, умылся, почистил одежду и сел в джип.

Посидел, подождал, когда перестанут трястись руки, выкурил пару сигарет. Отвык я все-таки от таких нагрузок на нервы, совсем разбаловался у себя в магазине. Последний раз мне приходилось сражаться там с одним-единственным алкашом, возомнившим себя слишком крутым, и призом в том бою была не моя собственная жизнь, а бутылка «Журавлей». Полистал паспорта граждан Рыбина и Ефимова, потом порвал их, обрызгал бензинчиком из канистры и сжег вместе с водительскими правами все того же Рыбина. Забросал костер землей и листвой, сел, наконец, в машину и поехал.

Я бросил джип у въезда в город, поймал частника и поехал к себе. С точки зрения безопасности и здравого смысла стоило, конечно, отправиться на Преображенку, но я уперся и пошел на принцип. «Упертый хохол» — называет меня в таких случаях мама и добавляет, что с годами я стал точной копией родного отца.

Из маминых рассказов, достаточно редких и неохотных, я знаю, что папа был прокурором, причем честным и несговорчивым. Никогда не «входил в положение», не любил «решать вопросы», не останавливался на полдороге и не любил проигрывать. Все это, вместе и по отдельности, создало ему много проблем в жизни и, видимо, испортило характер.

Я почти не помню его — они с мамой расстались, когда мне было чуть больше двух лет. Иногда всплывают в памяти картинки из прошлого: громадный мужик подбрасывает меня вверх, и мы оба хохочем. Для двухлетнего ребенка, впрочем, любой взрослый мужчина кажется нереально большим. Говорить о нем мама не любит, знаю, что он уехал из города, а она через три года после этого вышла замуж за молодого доцента кафедры марксизма-ленинизма местного политеха, вздыхавшего по ней еще со школы.

В квартире было тихо, соседка вредной привычки подниматься в такую рань не имела.

Звонить на Преображенку я не стал, Костя с Женей уже уехали, а Дед еще не вернулся. Принял душ, обработал небольшую ранку на голове перекисью. На мое счастье, кто-то из покойничков огрел меня по башке не железной трубой, а резиновым шлангом со стальным сердечником. Я его потом нашел в машине и прихватил на память о приятном знакомстве. В общем, пощипало немного и прошло.

Забросил бельишко в стиральную машину, а сам пошел пить чай на кухню. Попробовал было поразмышлять: аккурат перед тем, как мне дали по башке, туда заглянула какая-то интересная мысль, но ее тут же выбили. Захотелось есть, и эта новость вызвала сдержанный оптимизм: при сотрясении мозга аппетит пропадает напрочь. Хотя, если разобраться, что там у меня в голове может стряхнуться, пустота, что ли?

Я засобирался выпить еще чаю с бутербродами, но передумал. Пошел к себе, поставил будильник на половину второго, лег на диван, поудобнее устроил на подушке голову и сам не заметил, как вырубился.

Лирическое отступление третье.

Очень личное.

Конец прошлого века. Лето.

Центр Москвы.

— Как идти, куда? — тихо спросила она и заплакала.

— Я должен, служба, извини, — ответил он и опустил глаза. Врать любимой девушке совершенно не хотелось.

— Какая служба, Игорь, ты же до конца недели в отпуске. Как они вообще тебя нашли?

— Я позвонил сам из ресторана и доложил, у нас так принято.

— Никуда ты не пойдешь! Я, я полдня в парикмахерской просидела, — жалобно проговорила она, и ему стало мерзко.

Самая красивая девчонка Москвы, да что там Москвы, всей планеты, ради него несколько часов проторчала в парикмахерской, надела лучшее, что было у нее и соседок по комнате в институтском общежитии, а самое главное — сегодня был самый счастливый день в ее жизни. По крайней мере, до того момента, пока он не начал пороть чушь.

— Извини, — прозвучало достаточно жалко, да и сам он казался себе жалким и убогим одновременно.

А как все здорово начиналось: знакомство не по пьянке в кабаке, а на выставке. Прогулка по вечерней Москве, ужин в кафе… Никакого торопливого и пьяного секса, просто долгий разговор, когда каждый из собеседников не трещит бестолково, а жадно вслушивается в слова другого. Мгновенно пробудившийся взаимный интерес. Она не такая, как все: очень красивая, умная, серьезная, совсем не затронутая пошлостью и лезущим во все щели рынком, короче, настоящая. Он сильный, надежный, уверенный в себе, но не наглый. С ним интересно и ничего не страшно, потому что он офицер. Девушка приехала учиться в столицу из провинции, где еще не научились относиться к военным с большей гадливостью, чем к сифилитикам.

Сегодня он собирался предложить ей стать его женой. Заказал столик в шикарном ресторане в центре. Для этого пришлось занять деньжат у сослуживцев и продать одному майору тыловой службы старинный, взятый с бою, кавказский кинжал. Ушлый тыловик, по прозвищу Губастый, дал за него совершенно нереальные деньги, целых двести пятьдесят долларов, как раз хватило на колечко будущей невесте и на галстук себе, любимому.

— Игорь… — тихонько проговорила, буквально прошептала она, все еще отказываясь верить в происходящее.

— Все, Ира, мне надо бежать.

— Ты меня проводишь?

— Прости, мне очень надо, — тупо повторил он, развернулся и действительно понесся прочь, так ни разу и не обернувшись.

Она заплакала, теперь уже в голос, бросила в урну букет и тоже помчалась, но совсем в другую сторону.

Перед тем как идти к метро, встречать без пяти минут невесту, почти жених, старший лейтенант Коваленко заскочил в ресторан, проверить, все ли в порядке, и отдать официантке цветы, чтобы поставила в вазочку на столе. И тут же, прямо поверх букета, увидел его. За столиком в углу в компании бородача в камуфляже (это в Москве-то!) и пары грудастых блондинок.

Алхазур Джанхотов, неустрашимый моджахед, герой, борец за независимость своего маленького, но крайне гордого народа. Естественно, бригадный генерал. К тому времени в Чечне их было больше, чем бригад в Москве. А еще кровавый садист и последняя сволочь. На войне люди взрослеют быстро, и Коваленко давно понял, что есть солдаты, которые стреляют в тебя, и ты стреляешь в них, а есть отморозки, которые отрезают пленным русским солдатам головы и кромсают на куски медсестричек. И если первых можно брать в плен, то со вторыми следует поступать совершенно иначе. По справедливости.