Стиснув челюсти, он пристально смотрел на Лонгина, пытаясь ухватить логическую нить в его рассказе. Этот человек был его врагом, римлянином, казнившим его отца. Почему он должен был ему верить?

Непонятно, откуда он взялся. Совсем недавно Шимон предложил ему переночевать у них, и уже на следующее утро, по невероятному стечению обстоятельств, отряд римлян напал на них недалеко от фермы, о существовании которой они даже не догадывались на протяжении семи лет.

Трудно не узреть в этом связь причины и следствия.

А с другой стороны, зачем ему было лгать?

Но разве можно было поверить центуриону, утверждавшему, что он сражался со своими на стороне Шимона? Разве он не собирался отправиться в Дамаск? Почему он поехал в противоположном направлении?

– Из-за песчаной бури, – пояснил Лонгин, а Лука тем временем туго перевязывал ему ногу. – Моя лошадка не могла больше продвигаться вперед, поэтому мы укрылись в одной из пещер Кумрана. И уже на рассвете, когда мы снова отправились в путь, я попал в засаду.

– Ты уверен, что это был Савл? – задал ему вопрос Петр. – Он ведь не имеет права командовать отрядом римлян.

– Это был он. Одна из моих стрел догнала его, когда он удирал, как трус.

Центурион повернулся к Давиду и добавил:

– Видел бы ты, как сражался твой дядя Шимон! Когда я пришел ему на помощь, он один уже расправился с половиной солдат. Тот, кто лишил его жизни, напал на него сзади.

Лонгин заметил, как разволновался юноша при упоминании о сражении, в котором он не принял участия. Видимое безразличие Давида на самом деле скрывало его чувство вины, не дававшее воли слезам и отгонявшее печаль. Его мать погибла по его вине. Он был убежден в этом. Если бы он не убежал той ночью, он смог бы ее защитить и, возможно, она была бы сейчас жива.

– А моя мать? – спросил он, с трудом выговаривая слова. – Она участвовала в этом бою?

– Она тоже могла бы лишить жизни кое-кого из них, но предпочла этого не делать.

Напрасно Давид прокручивал в голове все эти события – ответственность лежала только на нем одном. Может быть, по этой причине он все еще сомневался?

– Что может подтвердить, что ты говоришь правду? – спросил он с горечью.

– Мое слово. Я поклялся твоей матери, что отдам свою жизнь, если потребуется защитить твою.

– Я сам себя могу защитить, – запротестовал Давид. – Шимон научил меня сражаться. А тебе зачем это делать?

– Чтобы получить прощение Марии из Магдалы. Умирая, она поставила свое последнее условие. И я останусь верен этой клятве независимо от того, дашь ты на это свое согласие или нет.

Слишком взволнованный, чтобы продолжать спор, Давид закрыл глаза. Рим отобрал у него отца семь лет назад, а сегодня он лишил его матери и дяди. Чем он заслужил такую кару Всемогущего? В конце концов слезы, жгучие, как кислота, оросили щеки юноши. Он отвернулся, пытаясь скрыть их, и утер лицо тыльной стороной кисти.

– Савл знал, где искать Марию, Петр, – добавил Лонгин. – И раз его сопровождали римские солдаты, значит, он теперь служит Пилату. Вам нельзя больше оставаться в Иерусалиме. Вам следует на некоторое время укрыться в Дамаске, у эллинистов.

Все апостолы повернулись к Ловцу человеков, который нехотя согласился с Лонгином.

– Где ты их похоронил? – задал вопрос Лонгину Давид голосом, полным печали.

– У вас в Кумране.

Варавва устремил взгляд на порт, который простирался во все стороны. Жизнь на набережных бурлила, как в любой другой день: торговцы незаконно продавали рыбу, а детвора гоняла чаек. Зелоту все-таки удалось освободиться от вздувшегося трупа эфиопа в нескольких сотнях метров отсюда, в небольшой бухточке, куда он приплыл после кораблекрушения. Не имея подходящих инструментов, он вынужден был перебить ногу своему товарищу, прикованному к нему цепью. Как только Варавва отделался от трупа, он забрался в скалы, чтобы там разбить свои оковы. Но на это ушло гораздо больше времени, чем на борьбу с плотью и костями погибшего.

Его лодыжки были забрызганы кровью.

От морской воды у него воспалились раны, образовавшиеся под оковами, и если морская соль сдерживала боль, пока он плыл к берегу, то, когда он ступил на землю, боль стала невыносимой.

Рано или поздно ему придется обратиться к врачу.

От пронзительных криков чаек у него лопались барабанные перепонки. Он бродил между прилавками рыбаков, за которыми они поспешно упаковывали свои товары. Публика прогуливалась вдоль берега.

Куда он попал? Без сомнения, он оказался где-то между Тиром и Акрой. Их галера двигалась вдоль берегов Палестины, пока их не настигла буря. Его взгляд остановился на вывесках, на которых могло быть написано название города, куда его прибило волнами, но, кроме каких-то непонятных символов, он ничего не увидел.

Вот для чего следует учиться читать! – подумал он.

Только сейчас он заметил глубокую рану на правой руке, и ему вспомнилось ощущение жжения, возникшее при падении мачты на галере, разбившей его банку. Затем последовали другие воспоминания: корабельная палуба, разлетающаяся в щепки, появившееся под ней бурлящее море, кружащиеся в водовороте гребцы, прикованные к своим банкам, безногое тело начальника гребцов, плывущее на литавре…

Весь экипаж галеры погиб. Это все упрощало, но в данный момент Варавва предпочитал не думать о последствиях.

Он нашел емкость с дождевой водой и стал жадно пить, как измученное жаждой животное, что еще больше привлекало к нему взгляды прохожих. Тут Варавва обратил внимание на свой наряд. Находясь на галере, он настолько привык быть с голым торсом, что само понятие одежды стало для него странным. Если он хотел остаться незамеченным, ему нужно было во что-то одеться.

Повернув на маленькую, почти безлюдную улицу, он нарвался на троих молодых бандитов, преградивших ему дорогу и принявшихся насмехаться над ним.

– Что с тобой, папаша? – хихикнул старший из них. – У тебя сегодня день стирки?

Два его подельника разразились хохотом.

Зелот только пристально смотрел на них.

– Ты гляди, как он на тебя вылупился! – сказал один из них старшему.

– Ой… умираю от страха! – насмешливо отозвался третий.

Варавва не стал обращать на них внимание и собирался пройти мимо, но главарь снова преградил ему дорогу и сказал:

– Судя по всему, ты нездешний! Эта улочка наша, если хочешь пройти, нужно заплатить пошлину.

– Мне очень жаль, но у меня ничего нет.

– Ну, это и так понятно, – ухмыльнулся главарь. – Тогда разворачивай свои старые оглобли, папаша, и пойди поищи, чем заплатить за проход.

После этого последовал плевок, угодивший прямо на грудь каторжника.