– Ты упадешь, – сказал Люк.

Элинор ойкнула. Она с трудом оторвала взгляд от башни и обнаружила, что сильно отклонилась назад, держась за перила террасы.

– Не доверяй своему чувству равновесия в моем очаровательном Хилл-хаусе, – продолжал Люк.

Она глубоко вдохнула, и тут доски ушли у нее из-под ног. Люк подхватил Элинор и держал, покуда она силилась восстановить равновесие в мире, где лужайка и деревья как будто стояли под углом, а небо шло кругом и заваливалось вбок.

– Элинор? – произнесла рядом Теодора. Слышались быстрые шаги доктора – он бежал к ним по террасе.

– От этого подлого дома только и жди подвоха, – сказал Люк.

– Элинор? – спросил доктор.

– Все хорошо. – Элинор тряхнула головой. Ее еще немного шатало. – Я откинулась, чтобы разглядеть крышу башни, и у меня поплыло перед глазами.

– Она стояла почти под сорок пять градусов, когда я ее подхватил, – сказал Люк.

– У меня сегодня раз или два было такое чувство, – сообщила Теодора, – будто я иду по стене.

– Отведите ее в дом, – распорядился доктор. – Внутри на самом деле гораздо легче.

– Правда, все уже прошло, – смущенно забормотала Элинор.

Она медленными, неуверенными шагами добралась до парадной двери, которая оказалась закрытой.

– Мы вроде бы ее подперли. – Голос Элинор дрогнул.

Доктор вышел вперед и толкнул тяжелую дверь. Вестибюль за время их отсутствия вернулся в исходное состояние: все двери, которые они оставили нараспашку, были аккуратно закрыты. Когда доктор распахнул дверь в бильярдную, то стало видно, что и дверь в столовую захлопнута, а стул, которым они ее придвинули, стоит на прежнем месте у стены. В будуаре и в гостиной, в салоне и в оранжерее двери и окна были закрыты, шторы задернуты. Повсюду вновь воцарилась тьма.

– Это миссис Дадли, – сказала Теодора, плетясь за доктором и Люком, которые быстро переходили из комнаты в комнату, распахивая и припирая двери, рывком отодвигая шторы и впуская в дом теплый сырой воздух. – Вчера миссис Дадли закрыла дверь, как только мы с Элинор отошли, потому что предпочитает закрывать их, не дожидаясь, пока они захлопнутся беспричинно. Двери должны быть закрыты, и окна должны быть закрыты, и тарелки должны быть на полках…

Она залилась дурацким смехом. Доктор обернулся к ней и раздраженно нахмурил брови.

– Миссис Дадли надо запомнить свое место. Иначе я сам приколочу двери гвоздями, чтобы не захлопывались.

Доктор свернул к проходу, ведущему в будуар, и с грохотом шваркнул дверью о стену.

– Главное, не выходить из себя, – добавил он, злобно пиная дверь.

– Херес в салоне перед ланчем, – дружески предложил Люк. – Дамы, прошу.

– Миссис Дадли, – сказал доктор, откладывая вилку, – суфле вам удалось.

Экономка мельком взглянула на него и ушла на кухню с пустым блюдом.

Доктор вздохнул и устало повел плечами.

– После вчерашнего ночного бодрствования мне надо вздремнуть днем, а вам, – обратился он к Элинор, – хорошо бы полежать часок. Возможно, всем нам не помешает регулярный дневной отдых.

– Ясно, – весело ответила Теодора. – Заведу себе привычку спать после ланча. Дома она может показаться странной, но тогда я объясню, что такое расписание было у нас в Хилл-хаусе.

– Допускаю, что мы не будем высыпаться по ночам, – сказал доктор, и едва ощутимый холодок пробежал над столом, приглушив блеск серебра и яркие цвета фарфора: легкое облачко, которое проплыло по комнате и привело за собой миссис Дадли.

– Без пяти два, – сказала она.

Элинор с удовольствием поспала бы днем. Вместо этого она лежала на кровати в зеленой комнате и смотрела, как Теодора красит ногти. Время от времени девушки лениво обменивались репликами. Элинор не смела признаться себе, что ушла сюда потому, что боялась остаться одна.

– Обожаю себя украшать, – сказала Теодора, любуясь своими пальцами. – Хорошо бы раскраситься с ног до головы.

Элинор устроилась поудобнее.

– Золотой краской, – бездумно ответила она.

Из-под полуприкрытых век сидящая на полу Теодора виделась ей неопределенным пятном цвета.

– Лак для ногтей, духи и соль для ванны, – произнесла Теодора таким тоном, будто перечисляла города на Ниле. – Тушь для ресниц. Ты слишком мало об этом думаешь.

Элинор рассмеялась и закрыла глаза совсем.

– Некогда, – сказала она.

– Что ж, – решительно объявила Теодора, – придется тебя перевоспитать. Терпеть не могу бесцветных женщин. – Она засмеялась, показывая, что дразнится, и продолжила: – Для начала я покрашу тебе ногти на ногах.

Элинор со смехом протянула босую ногу. Через мгновение она в полусне ощутила холодное прикосновение кисточки и вздрогнула.

– Уж наверняка такая прославленная гетера привыкла к услугам камеристок, – сказала Теодора. – У тебя пятки грязные.

Элинор в ужасе села и глянула на свои ноги: пятки действительно были грязные, а ногти – выкрашены алым.

– Это гадко, – выговорила она, готовая разрыдаться, и тут же невольно прыснула, увидев Теодорино лицо. – Я пойду вымою ноги.

– Ну ты даешь. – Теодора смотрела на нее во все глаза. – Глянь. У меня тоже пятки грязные, глупышка. Честное слово. Глянь же.

– И вообще я не люблю, когда меня обслуживают, – сказала Элинор.

– Ну ты и психованная! – весело ответила Теодора.

– Я не люблю чувствовать себя беспомощной. Моя мама…

– Твоя мама пришла бы в восторг от твоих красных ногтей, – сказала Теодора. – Тебе очень идет.

Элинор снова посмотрела на свои ноги.

– Это гадко, – вырвалось у нее. – Я хочу сказать – на мне. Я почему-то чувствую себя очень глупо.

– Так гадко или глупо? – Теодора принялась собирать свои флакончики. – В любом случае я не стану смывать с тебя лак. Вот проверим, уставятся ли доктор с Люком на твои ноги.

– Что я ни говорю, ты все так вывернешь, чтобы звучало глупо, – сказала Элинор.

– Или гадко. – Теодора серьезно взглянула на нее. – У меня такое чувство, Элинор, что тебе пора отсюда уезжать.

«Смеется она надо мной? – мелькнуло у Элинор. – Или правда считает, что мне тут не место?»

– Я не хочу, – сказала она.

Теодора вновь глянула на Элинор, быстро отвела глаза и легонько тронула ноготь у нее на ноге.

– Лак высох. Я идиотка. Просто испугалась чего-то. – Теодора встала и потянулась – Идем поищем остальных, – сказала она.

Люк стоял в коридоре второго этажа, устало прислонившись к стене; его голова касалась золоченой рамы, в которую был заключен эстамп с изображением руин.