известняковая крошка, сквозь которую то тут, то там пробивается заботливо посаженный пучок серебристой травы. По всему периметру сада возвышаются пепельно-белые вековые плодовые тела декоративных грибов. Их причудливо переплетенные ножки мощны и крепки, словно корни деревьев. За спиной Камёлё находится полка, на которой стоят мамины цветочные горшки: ровненько, один за другим, все покрашены серебрянкой, ведь цвет металла – это почтение Аккӱтликсу, а мать – глубоко верующая.

«Мне придется пойти, ведь теперь они знают, что я сделала с Парлӱксӧэлем, – думает Камёлё. – Теперь не спрятаться. Теперь они не забудут. Надо сегодня, но… но, может, пойду завтра. То есть… тогда… да, завтра пойду».

Цветочные горшки за ее спиной тяжелые, полные глины и белых камешков, а в них растут формованные деревца. Их ветви мать тоже красит в серебряный цвет. Она сочетает их с идеально белой террасой и идеально белым фасадом дома, украшенным серебристыми полосками металла. Все серебристое и белое. Совершенно белое и лицо Камёлё.

«Ну нет, надо идти прямо сегодня, – думает она. – Ведь они ждали меня еще три дня назад. Они разозлятся».

Она проглатывает страх, ерзает на белом сиденье и раскладывает перед собой кучку бумажек. Нужно сделать кое-что из домашних заданий: выучить один псалом к уроку религии и придумать маленькую треугольную композицию к уроку мицелиального творчества.

«Но сначала надо сделать задания, – убеждает себя она. – Перед тем… как идти. Школа важнее. Нет, правда. Я не могу идти прямо сейчас. В следующую декаду будет экзамен по каллиграфии и биотехнологии. Все уже точно давно готовятся.

Но на это мне будет совсем наплевать. В следующей декаде я уже не буду ходить в школу», – вдруг осознаёт она, и ее начинает подташнивать.

Девочка читает первый стих, и вдруг слышит шаги. Вокруг сада – металлический забор с закрытой калиткой. Та резко распахивается. Камёлё поднимает глаза.

Трёигрӱ прижимает ее к месту. Она задыхается, листы выпадают из рук. Чудовищное чувство вины душит ее.

«Рё Аккӱтликс, почему я не пошла вовремя?!. Я ведь хотела. Уже сегодня бы точно пошла!»

Перед ней стоит жрица в парадном светло-фиолетовом плаще. Наконец она выпускает Камёлё из трёигрӱ и складывает руки на груди.

– Ну-ну, юная леди! Мы не могли тебя дождаться.

– Я… мне еще надо было… в школу и…

– Девочка, сопротивление бесполезно. Ты думала, мы тебя не найдем? – усмехается молодая женщина.

Ее смех звучит совсем не искренне. Уши у нее прямо вытягиваются книзу, придавая лицу холодное выражение. Она пугает. Она злая. Полная злобы.

И ненависти?!.

«Если бы я только могла избавиться от этой дурацкой способности! – думает Камёлё. – Куда-нибудь ее спрятать, стереть из головы. И все бы оставили меня в покое. И не пришлось бы никуда идти».

Из дома выбегает мать Камёлё. Едва она видит фиолетовое облачение жрицы, ее уши растягиваются в удивлении. Это выглядит смешно – уши торчат в разные стороны. Камёлё начинает хихикать. Это скорее истерический смех.

Мать подбегает к ней и злобно хватает за ухо.

– Вставай! Ты не сказала мне, что тебя вызывали?!

Она так тормошит Камёлё, что чуть не ломает ей реечную кость уха.

– И ты взяла и не пошла туда?! Как ты могла так со мной поступить, Камёлёмӧэрнӱ? Такой позор!

«Мама, оставь меня дома, – вертится на языке у Камёлё. – Пожалуйста, не отправляй меня туда». Но ей не хватает смелости сказать это.

Мать поворачивается к жрице. Они обмениваются вежливым трёигрӱ, и, конечно… как Камёлё и ожидала, именно мама первая почтительно прикрывает глаза, чтобы случайно не задеть жрицу.

– Какой… какой талант вы в ней открыли? – спрашивает мать заикаясь.

– Психотронный. У вашей дочери глееваринские способности.

– У меня нет никаких… – начинает Камёлё.

Но чем больше она думает об этом, чем сильнее про себя повторяет, что их НЕТ и НЕ МОЖЕТ БЫТЬ – тем больше в ней нарастает напряжение.

Сзади на полке что-то задребезжало.

– Когда способности развиваются стихийно, это может быть очень опасно, и не только для нее, – говорит жрица. – Она обязана получить в монастыре соответствующую подготовку.

– Дети принадлежат Аккӱтликсу, а не родителям, – говорит мать.

В ее голосе больше нет трепета. Конечно, ее согласие – не что иное, как формальность. Жрица не ожидает другого ответа. А мать другого дать и не способна.

Камёлё хочется вопить. «Я не хочу туда!»

Она захлебывается невысказанными словами.

Задыхается от прилива неуправляемой силы.

Дребезжание раздается вновь: приглушенное настойчивое «ду-ду-ду-ду-ду», медленно поднимающееся на октаву выше в «р-р-р-р-р-р-р».

Тихий, но весьма пугающий звук.

Вибрация. А затем хруст ветвей и звон, будто что-то бьется, бьется, разлетается на осколки.

Это один за другим летят на землю горшки за спиной Камёлё.

Глава шестая

Под скоростной дорогой

Этот человек был странным. Он сидел за столом Лукаса, одетый в свитер Лукаса, и выглядел так, будто ему принадлежит вся квартира Лукаса. Величественно. Самоуверенно. Тем больше Пинки была растеряна.

Может быть, ее в нем так смущали его неестественно светлые волосы, гладко расчесанные и длинные, до пояса. Или же контраст между волосами и смуглым лицом – будто какой-то из этих цветов не был природным. Волосы пахли шампунем Лукаса так сильно, что запах дошел и до нее, хотя она к фомальхиванину не приближалась. «Не пугайся. У меня ночует мой друг», – сказал ей Лукас по телефону; но такого Пинки не ожидала. Она не могла понять, как у Лукаса мог появиться такой… друг. Боже, уже с первого взгляда у них не было совершенно ничего общего! Этот блондин будто относился к другому природному виду. Из всех контрастов самым большим был именно контраст между ними двумя.

Когда представлялись, ожидалось, что Пинки подаст Аш~шаду Лымаиилдану руку, но она не смогла решиться. Оправдавшись пакетами с покупками, она быстро сбежала на кухню разогреть пиццу, которую принесла, но коробки падали у нее из рук, а вино не хотело открываться. Но она еще не знала самого страшного.

Аш~шад Лымаиилдан умеет читать мысли.

Уже на следующее утро, за завтраком, Лукас упомянул это мимоходом, попивая кофе, будто само собой разумеющееся и человека здравомыслящего никак не касающееся. Пинки чуть не захлебнулась чаем. Так он обманщик! Шарлатан! Сумасшедший!

И Лукас, вероятно, тоже спятил, если ради него поехал в такой суматохе бог знает куда.

Пинки должна была с ним поговорить: спросить, правду ли он сказал и что все это значит; но Лукас на нее даже не посмотрел. Он был в своей стихии, поглощенный организацией