– Выходи, – скомандовал Декстер.

Бакстер был явно ошарашен.

– Пшел вон. Живо!

Бакстер забормотал что-то, но, видимо, поняв, что Декстер не шутит, распахнул дверцу и ступил в непроглядную тьму. Декстер нажал на газ и бесшумно покатил прочь. Но разок все же глянул в зеркало заднего вида: еле различимый Баджер, в дешевеньком костюме, который Декстер неделю назад купил ему в “Крофордз”, смотрел вслед лимузину. Непросто ему будет добраться назад в Бенсонхерст, даже если он знает адрес. Обломать рога этой необкатанной ирландской деревенщине – плевое дело. Другого выбора с таким парнем нет – только вломить ему хорошенько, да не один раз, пока не дойдет. То, от чего мистер К. уберег Баджера в Чикаго, сущая ерунда по сравнению с тем адом, в который он попадет здесь, в Нью-Йорке, если не научится соблюдать субординацию. Никакой неприкосновенности нет и быть не может. Думать, что у тебя она есть, – самоубийство.

Но нет худа без добра. Теперь, пожалуй, дня два парень будет зализывать раны и, значит, отстанет от Декстера. По правде говоря, Декстер предпочитает иметь дело с женщинами: с ними куда легче. Он охотно передал бы им весь бизнес, если бы нашел таких же крутых баб, как владелицы баров, из-под полы торговавшие спиртным во времена его юности: Техаска Гинан, Белл Ливингстон… Чтобы удрать от блюстителей сухого закона, эти бабенки запросто поскакали бы по крышам. Но нынешние женщины не любят прибегать к оружию; впрочем, таскать под платьем пушку, честно говоря, не очень-то удобно. Декстер и сам не носит под мышкой пистолет в кобуре: какой смысл шить костюм у Ф. Л. Данна, если потом сам же портишь безупречный покрой? А таскать пистолет в специальной сумочке – такое бывает только в кино. Оружие надо кожей чувствовать.

Он уже подъезжал к Манхэттен-Бич, и тут настал тот самый волшебный час, когда небо сулит многое; Дестер ощущал это физически: теперь дышалось широко и вольно. Он любит смотреть, как светлеет восток; прежде там стояли шикарные отели. Когда Декстер был маленьким, его отец работал на кухне “Ориенталя”. Отель снесли, когда Декстеру стукнуло одиннадцать, тем не менее он запомнил его во всех подробностях; казалось, призрачный фасад отеля по-прежнему с распростертыми руками выходит к морю, тенты и флаги хлопают на ветру. А внутри – мили и мили крытых красной ковровой дорожкой коридоров; в них стоит непрерывный гул: скорее всего, это приглушенные голоса обслуги, в том числе и отца Декстера, – всех, кто невидимо трудился тогда в роскошном отеле. Декстеру было строго-настрого запрещено появляться на пляже “Ориенталя”. Пляж – только для привилегированных постояльцев.

В феврале, сразу после трагедии в Перл-Харбор, береговая охрана перекрыла выход на восточную часть Манхэттен-Бич; там, среди домиков для отдыхающих, вырос центр военной подготовки. Декстер постоял у ворот, не сводя глаз с чуть посветлевшего на востоке неба. Там все происходило постепенно, но воспринималось иначе: вроде бы считаные секунды пролетели, и вот уже день.

Дом Декстера стоял в западной части Манхэттен-Бич. По распоряжению хозяина входную дверь держали незапертой. Милда оставила ему полный кофейник. Декстер подогрел кофе, налил себе чашку и поднял шторы затемнения на окнах, выходивших на море. Только поглядев окрест, он точно знает, что за погода на дворе. И чем шире разгорался восход, тем отчетливей было видно, какое множество судов собралось в гавани: лихтеры, барки, танкеры, причем некоторые застряли на карантин. По каналу Амброуз зигзагом сновали минные тральщики с деревянными корпусами. Буксиры, точно цирковые клоуны, неотступно вились вокруг кораблей, которые направлялись в Аппер-Нью-Йорк-Бей.

Взяв с собой кофе и бинокль, Декстер вышел на заднее крыльцо, откуда открывается вид на море. Несколько минут спустя появилась заспанная Табата в бледно-лиловом халатике. Декстер обрадовался: по воскресеньям дочка обычно спит допоздна. В ее золотисто-каштановых волосах – того же цвета, что у матери, – еще виднелись вмятинки от заколок; наверно, она их только что поспешно сняла, чтобы отец не дразнил.

– Табби, киска моя, – сказал он, целуя ее в подставленную щеку, – ты что, пьешь мой кофе?

– Да тут почти одно молоко.

Обняв колени, она калачиком свернулась на стуле. Ветер продувал насквозь ее тонкую сорочку.

– Неужто вчера не засиделась с подружками до ночи?

В последнее время к ней чуть ли не каждый день приезжала хотя бы одна подружка (чаще всего Натали, не внушавшая Декстеру доверия), а то и две-три. Они мастерили из расплавленного воска булавки на лацканы или особым способом красили юбки: макали юбку в котел с краской, а потом, намотав ее на палку от метлы, сушили. Результат получался устрашающий.

– Каких-нибудь кинозвезд вчера видел? – спросила она.

– Дай вспомню. Там была Алин Макмаон, да, еще Венди Барри. Джоан Фонтейн, она завоевала награду Американской киноакадемии.

Чтобы поддразнить дочку, он перечислял только актрис.

– А больше никого?

– Ну, еще мельком видел Гэри Купера. Уже заполночь.

Она захлопала в ладоши.

– Что он делал?

– Сидел рядом с женой, сиял от счастья и то и дело заказывал ей мартини.

– Ты всегда рассказываешь одно и то же!

– Что поделать, так оно всегда и бывает.

На самом деле все бывало совсем не так. Декстер никому не рассказывает, что он видел в потайное оконце на третьем этаже клуба. Он предоставлял эту возможность мистеру Уинчеллу, старому другу и надежному человеку: Уинчелл виртуозно владеет искусством говорить что-то и при этом не сказать ничего.

– А еще кто?

Табби надеялась узнать что-нибудь новенькое про Виктора Мэтьюра. В прошлом году они с Натали посмотрели “Ночной кошмар”. Налюбовавшись на Мэтьюра в купальном костюме, Табби стала его ярой поклонницей. Теперь слащавые фотографии кинозвезды, для сохранности прикрытые целлофаном, украшают ее школьные учебники.

– A-а, если ты про Виктора, то кого не было, того не было, – сказал Декстер.

– Я про него ни слова не сказала, – сдержанно проронила она. – У него есть более серьезные дела, чем шататься по клубам. Он вступил в ряды береговой охраны.

В прежние времена Табби вставала спозаранку, приходила к отцу с чашкой молока, и они вместе встречали новый день. Его поражала проницательность дочки, ее серьезное, вдумчивое отношение к разным мелочам, он воображал, что настанет день и они вместе займутся бизнесом – разумеется, легальным. Но за прошедший год эти надежды растаяли: Табби переменилась, стала причесываться под Веронику Лейк[17] и страшно увлеклась доской Уиджа[18]. Тем не менее раз в две недели, будто соблюдая некий ритуал, она по-прежнему утром заглядывает к нему в спальню.