По упомянутым контрактам исполнителям полагалось всего тридцать пять процентов от суммы будущих доходов, в какую бы цифру эта сумма ни вылилась… Позднее Шатунов весьма сожалел, что не поставил и вовсе двадцать пять вместо тридцати пяти. Согласились бы все как миленькие в ослеплении от первой выплаты…

К тому моменту, когда «Ангелята», отработав Москву и Питер, а затем около полутора лет откатавшись по провинциальным весям, исчерпали и самих себя, и скандальную идею, имя Мохнаткина, как человека с нужными связями, хлебоносными идеями и хитрой задницей, успело приобрести вес в обеих столицах. Было известно, что в Минкульте за ним стоит «кто-то» с жесткой и длинной, а не только волосатой рукой…

…Должность идеолога, которую занимал к моменту перестройки Шатунов, давно накрылась медным тазом. Но благодаря деньгам, заработанным «Ангелятами», Ираклию Васильевичу удалось не просто подмазать кого следовало, не просто подсуетиться, а сделать это очень хорошо. Неожиданно начальство удивилось, отчего это прежде никто не обращал внимания на организационные способности и высокий профессионализм Шатунова, так великолепно знавшего прошлое нашей эстрады и еще лучше прозревавшего ее будущее… Доходное будущее! Последнее было при ежегодно худеющих в тот период чиновничьих зарплатах особенно важно! Кто ж откажется подзаработать, фактически ничего не делая, исключительно выгодно продавая свою подпись, во всеобщей неразберихе?! Правильно, никто!

А Шатунов не только не испытывал недостатка в идеях, которые предполагалось реализовывать с помощью Мохнаткина и остальных членов компании, сплотившейся в дружный коллектив, ни один член которого давным-давно уже не морщился и не крутил носом, изображая из себя моралиста. Он был еще и щедр с нужными людьми, и становился щедрее год от года.

Бывший ДК спустя еще лет пять сделался неузнаваем, превратившись в базовый офис продюсерской компании — одной из самых состоятельных в столице, а следовательно, и в России. Теперь это было вполне солидное, сияющее белизной стен здание, обнесенное увесистой чугунной оградой с пиками наверху, с собственной службой безопасности и дюжиной сотрудников.

Руководил компанией по-прежнему Николай Генрихович Мохнаткин. Однако самые приближенные из сотрудников компании прекрасно знали, кто именно на самом деле здесь главный, кому они обязаны своим вполне приличным даже во время экономических спадов куском хлеба с маслом и почему поднимается такая суета, когда в гости к генеральному приезжает пожилой господин на черном «мерсе» с сопровождающим джипом: на вид — господин как господин, даже и не слишком презентабельный, если обратить внимание на отвисшие, словно у бульдога, брыли и столь же отвисший животик… Однако отчего при этом у секретарши генерального делаются огромные и встревоженные глаза и почему она сама, лично, несется в бар, а не делает заказ по телефону… И это несмотря на интимные отношения с генеральным. Словом, все всё знали. Но — молчали. Делали вид, что понятия не имеют, кто и зачем… Кому ж охота лишаться насиженного кресла? Таких дураков в наше время нет, вывелись.

Конечно, заводятся дураки на российских просторах, но и придавить их, заткнуть глупую пасть, если вдруг разинут, — тоже легко… за весьма редким исключением…

…На этом месте своих размышлений Ираклий Васильевич Шатунов, припомнив по меньшей мере одно такое «исключение», нахмурился и вернулся из глубины приятных воспоминаний в сегодняшний светлый июньский день. Не то чтобы настроение испортилось. Но отдыхать он любил исключительно в условиях полнейшей психологической комфортности.

Неловко повертевшись в гамаке (проклятое пузо!), он извлек из кармана просторных светлых брюк мобильник и быстренько ткнул в кнопку «любимого номера».

— Привет, Ираклий! — Судя по фону, и Николай в данный момент отдыхал от трудов праведных: откуда-то издалека до уха Шатунова дотянулась знакомая тема из Вагнера… Мохнаткин беззаветно любил этого композитора и включал имеющиеся у него записи всякий раз, когда намеревался отдохнуть.

— Расслабляешься? — усмехнулся Шатунов. — Ну-ну… Что-то ты давненько молчишь по поводу нашего певуна, Коля…

— А чего зря воздух-то колебать? — Мохнаткин тоже усмехнулся. — Вот дожмем клиента — тогда и доложу… Чего это ты вдруг заволновался?

— Надо дожать! — жестко произнес Ираклий Васильевич. — Дело не в его вонючих бабках, дело принципа! Надеюсь, и для тебя тоже…

Ирина Генриховна резко приподнялась и села в постели, и Сан Борисович невольно залюбовался моментально рассыпавшимися по плечам золотистыми локонами жены, ее вспыхнувшими нешуточным интересом ярко-синими глазами. Казалось, прошедшие годы супружества не только не убавили ей красоты, но и старше не сделали: все та же девичья фигура, все та же грация и нежный абрис тонко вылепленного лица…

— Слушай, ты это серьезно?!

Она склонилась к мужу, словно пытаясь высмотреть: а не разыгрывает ли он ее?.. За все время их брака супруг ни разу ни словом, ни делом не только не пытался привлечь жену к своей работе, но и робкую инициативу с ее стороны — не вмешаться, нет, просто высказать собственное мнение — пресекал в корне. А тут — такое… Ну надо же!..

— Вполне серьезно, Ириша. — Александр Борисович мысленно усмехнулся ажиотажу Ирины Генриховны. — Ты в состоянии помочь нам на данном этапе следствия спасти вашего гения от подставы… В том, что это чистой воды подстава, мы уже не сомневаемся. Но вот доказательств — ноль целых и столько же десятых.

— Господи, да я все, что от меня зависит, сделаю, и даже больше того!

— Возможно, именно «больше того» и понадобится, — кивнул он и подумал, что на самом деле заняться Ирине Генриховне чем-либо, помимо ее нескончаемых переживаний из-за Ники, пойдет только на пользу… В нынешнем году Ниночка-Ника, единственный и неповторимый плод брака Турецких, впервые в жизни была отправлена в лагерь отдыха на Черноморское побережье одна, без мамы. И с того момента, как краснодарский состав отошел от московского перрона, Ирина Генриховна ни о чем и ни о ком, кроме дочери, думать не могла. Фантазия у нее во всяком случае, как убедился Александр Борисович, на тему «А вдруг с девочкой что-то случилось?!» оказалась богатейшая, можно сказать, изощренная. И в итоге она либо сама по нескольку раз в день названивала дочери на мобильный, либо начинала кругами ходить вокруг домашнего телефонного аппарата, глядя на него, как на кровного врага, если тот молчал, и подпрыгивая на каждый звонок, если он оживал…

Ну а уж коли звонила не Ника, а, допустим, муж или, хуже того, мужу с работы, врагами становились оба абонента…

— Что ты имеешь в виду, — она удивленно округлила брови, — когда говоришь «больше того»? Надеюсь, не участие в каком-нибудь вашем… как его… взятии?..

— Боже упаси! — Турецкий рассмеялся и, покосившись на будильник, начал вылезать из постели. День начался, валяться было больше некогда, а разговаривать и на ходу можно.

— Боюсь, для взятия ты, Ириша, не слишком подкована! Вряд ли отличишь заурядный «макаров» от акаэма!