— СБ обратила на него внимание? — спросила Вивьена.

— Нет, я уверен в этом. Благодарю Бога, что они не могу следить за всеми нами. Ганновей не такая уж выдающаяся фигура. Я только потому заметил его связи с подпольем, что долгие годы наблюдал за ним. Я не собираюсь связываться с ним. До последнего времени я не был ярым антиМаркусистом, хотя никогда не любил СБ. Почему люди, подобные Яманите, не должны напоминать своим соотечественникам, что когда-то они были гражданами самостоятельного государства? Поэтому я держал свои наблюдения при себе. Подполье никогда не причиняло мне вреда. Теперь это может помочь нам.

— Вы думаете, что Ганновей может… — Коскинен задохнулся в своем возбуждении.

— Мы попытаемся поговорить с ним, — сказал Абрамс. — Я связался с ним по телефону и попросил встречи, чтобы обсудить кое-какие деловые вопросы. Вы оба поедете с ним. Если он сможет спрятать вас прекрасно. Если нет, то я уверен, что он будет держать рот закрытым.

Тогда мы организуем для вас другое убежище, хотя это не лучший вариант.

— Если он предложит нам убежище, но мы почувствуем, что здесь что-то не так, мы должны иметь путь к отступлению, — заявил Трембицкий.

— Мы? — спросила Вивьена. — Значит, вы будете с нами?

Абрамс кивнул:

— Что касается меня, то я все еще недурно обращаюсь с пистолетом, — и он похлопал себя по бедру, где под туникой обозначался пистолет. Что касается Ви, то я не беспокоюсь, она может двигаться резко и быстро, как тигрица. А вот Пит мне кажется несколько наивным, хотя возможно пребывание в преступном мире его кое-чему научило.

В доме Ганновея в Квин жили его жена и четверо детей. Но у него был собственный кабинет и хозяин заверил посетителей, что кабинет абсолютно звуконепроницаемый, в нем нет подслушивающих устройств, а вся его семья сегодня вечером отсутствует.

Высокий, угловатый, чем-то напоминающий Эндрью Джексона Ганновей закрыл дверь кабинета и осмотрел своих гостей. Коскинен переминался с ноги на ногу под этим взглядом. Он посмотрел в окно на сияние ночного города, на Вивьену, стоящую рядом с ним, и не зная, что сказать. Когда Ганновей нарушил тишину, обращаясь к Трембицкому:

— У вас должны быть веские основания, чтобы привести ко мне этих преступников. Мы не тот тип, чтобы провоцировать людей. Но я пойму вас, если вы объясните мне и откинете мои подозрения.

— Преступников? — воскликнула Вивьен. — Уже объявлен розыск?

— Да. Час назад, — сказал Ганновей. В вечерних новостях. Имена, фото, выдержки из записи переговоров м-ра Коскинена с Баро. Теперь вы опасные агенты иностранных держав.

— Проклятье! Я надеялся, что у нас еще есть время, — сказал Трембицкий. — видимо дело с китайцами кончилось. Теперь они все силы бросят на нас, Пит.

— Что от вас хочет СБ? — спросил Ганновей.

— Это длинная история, — ответил Трембицкий, — вы услышите ее, если…

— Я знаю, что все члены Экспедиции на Маркс изолированы, и терялся в догадках, почему. Мне очень жаль сына Ната.

— Если ты спрячешь этих молодых людей, то поможешь освободить заключенных, — сказал Трембицкий. — Нам нужно спрятать их на некоторое время. Может на месяц. Ты знаешь, что в связи с арестом Дэйва все убежища Ната просматриваются агентами. Можешь ты позаботиться об этих молодых людях?

— Где я их спрячу? Здесь? Это смешно. Я, разумеется, сочувствую им, так как они в тяжелом положении. Но почему я должен жертвовать собой, своей семьей, и своим благополучием?

— Разве ты не хотел бы избавиться от Маркуса? — спросил Трембицкий. — У Пита есть кое-то, что можно использовать в борьбе против него.

Выражение лица Ганновея не изменилось, но он явно взволновался.

— Садитесь и расскажите мне.

— Ты, наверное, не очень веришь мне — сказал Трембицкий. Все-таки ты и мы с Натом во многом расходимся во взглядах, но ты также знаешь, что мы не провокаторы.

Ганновей покачал головой:

— Да, мы расходимся во взглядах. А кроме того, я действую не один.

Мои союзники не знают вас лично. Их нужно убедить, что риск оправдан.

— Значит окончательное решение примут они?

— Да… Если у вас есть нечто, что поможет сбросить Маркуса и не допустить появления нового шефа СБ… — Ганновей показал кивком на генератор у ног Коскинена. — …то иногда можно рассматривать и на более глобальные действия.

— Возможности прибора очень большие — сказал Трембицкий. — Мы бы не отдали его в ваши руки, если бы не были в безвыходном положении.

Послушай, Карс, только не обижайся, насколько можно верить твоим друзьям?

— Полностью, до тех пор, пока вы хотите того же, что и они.

— Какие же у них цели?

— Почитайте Карнеса и вы все поймете. Мы просто его последователи.

— Так вы утверждаете. Но он же не первый пророк в истории, чье учение извращается его последователями.

— Он еще жив и руководит нами. Профессор в Колумбии. Я часто вижусь с ним. — Он сел, нахмурился и обратился к Коскинену. — Послушай, если это ты, о котором весь этот шум, то тебе принадлежит решающий голос. Что ты думаешь? Ты можешь довериться мне без всякой гарантии, или уйдешь отсюда и забудешь обо мне навсегда? В последнем случае я ничего тебе не скажу, хотя меня самого могут постигнуть крупные неприятности, если тебя схватят и подвергнут психологическому исследованию. Но я надеюсь, что ты доверишься мне.

— Я… — Коскинен облизнул губы. — Я не… я так мало знаю о Земле… я не могу…

Вивьена положила руку ему на колено.

— У него не было времени разобраться в земных делах. Откуда ему знать, кто его друзья?

— Мы не можем долго сидеть и спорить, — сказал Ганновей. — Но, подождите… у меня есть предложение. Почему бы вам не пригласить Карнеса. Он изложит вам свои доктрины, доктрины эгалитарианства. И тогда вы сможете решить, будете ли вы их поддерживать.

— О, мы не хотим, чтобы еще кто-нибудь узнал, что эти люди с нами, — сказал Трембицкий.

— Это не проблема, — сказал Ганновей. — Он уже много лет с нами. Мы представим вас под вымышленными именами.

— И он явится сюда? — спросил Коскинен.

— Он часто приходит ко мне вечером, чтобы поболтать. Он один на целом свете.

— Значит, нам придется прослушать лекцию по социологии, пробормотал Трембицкий.

— Я думаю, что м-р Ганновей прав, — сказал Коскинен. — Вам наверно трудно меня понять, но когда мы были на марсе, мы старались выяснить, что необходимо для некого понимания ситуации. И решили, что эмоции составляют довольно значительную часть в понимании. Это именно то, чего нельзя вычитать в учебниках логики. Это то, что человек ощущает подсознательно.